— Прямо сейчас ему нужен сахар. Спросите у соседей или сбегайте в магазин на углу.

Бросив встревоженный взгляд на койку, Дэйзи накинула шаль и вышла. Башмаки ее застучали по лестнице под взрывы насмешливого гогота.

— Плохо дело, — еле слышно шепнула София. — Ирма, вы бы не нашли здесь что-нибудь, на что можно сесть?

Я огляделась. В углу захламленной комнаты заметила стул, заваленный кучей одежды. Я расчистила стол от грязной посуды с остатками еды, убрала несколько проросших картофелин и стала перекладывать туда вещи: хлопковые панталоны и сорочки, помятый капор, засаленную шаль, мужской жилет и пальто честерфилд. У меня похолодели руки: я увидела брюки в полоску, коричневый котелок и поверх них свернутый петлей широкий кожаный ремень. Пальто честерфилд, песочные волосы. Тяжелая пряжка ударяет о почерневшую балку. Боль. Кровь. Осколок стекла в руке. Я лежу, выскобленная, на дубовом столе…

— Да, Ирма, и найдите ночной горшок. Надо проверить мочу, — позвала София.

Заскрипела кровать, должно быть, она перевернула его на спину. Я посмотрела в горшок, он стоял рядом с ножкой кровати, но не могла заставить себя взглянуть на мужчину, на него.

— Пустой, — мой голос скрипел, как сухая деревяшка.

Рука сомкнулась на ремне, я сжала его с такой силой, что заныла ладонь. Сколько девушек он затащил в тот дом, в свое логово? Ярость захлестнула меня с ног до головы, охватила пылающим огнем. Я сильная. Я могла бы это сделать. Надо только остаться с ним один на один, хоть на минуту. Разве я не сумею затянуть этот ремень на его шее, а лучше того, вогнать ему в глотку? Встать над ним и заорать в липкую мучнисто-белую рожу: «Вспоминай меня! Вспоминай, что ты со мной сделал, поганый ублюдок!»

Я оглянулась через плечо. Теперь он лежал на спине, густые усы задраны вверх, топорщась на сморщенном лице. София потрясла его за костлявые плечи, позвала:

— Джейк! Вы меня слышите?

Он застонал, не открывая глаз. Если откроет, они будут бледноголубые, хищно сверкающие в обгоревшей комнате.

София низко склонилась над ним. Отодвиньтесь! хотела крикнуть я. Не трожьте его! Мне следует уйти, я это знала, немедленно уйти из этой комнаты, из дома, с этой улицы, но ноги словно приросли к месту.

— Ирма, — нетерпеливо сказала София, — вы бы не могли дать мне стул? — И подойдите сюда, понюхайте, как он дышит. Похоже на алкоголь, только с фруктовым оттенком. Моча тоже наверняка имеет сладковатый запах.

Но я молча стояла у стола, вонзив взгляд в безвольное тело. Потом закрыла глаза.

София вздохнула и заговорила учительским голосом:

— Это сахарный диабет, я уверена. Он вызывает жажду и истощение. Тест урины, описанный Томасом Уиллисом в тысяча шестисотом году… — я не понимала ни слова — … это, несомненно, диабетический шок, который приводит к… Ирма, вы меня слушаете?

— София, простите. Я не могу здесь оставаться.

Она вздохнула.

— Я знаю. В каждой квартире кто-то болен. И всем нужно…

— Это он. Он меня изнасиловал. Вот его ремень. Там, на стуле, его брюки. Он называл меня своей… — я задохнулась.

София мрачно смотрела в пол.

— Вы уверены, что это он?

Я кивнула. Тут она заметила ремень в моей руке. Глаза ее расширились.

— Ирма, положите. Бросьте ремень.

— У него был нож. Он сказал, что перережет мне горло, если я только пикну. Он сказал…

Она сделала два шага ко мне, встала так, чтобы я не видела кровать.

— Ирма, бросьте ремень. Отпустите его, — наверно, я разжала руку, потому что раздался клацающий мерзкий звук — пряжка ударилась об пол, и я содрогнулась.

— Ирма, — тихо сказала София, зажав мои руки в своих, — вы утверждаете, что это он, и я вам верю. Я могу себе представить, да, могу, это часть моей работы, как вам сейчас больно. Но разве это поможет, на самом деле, если вы его сейчас… накажете? Разве это что-нибудь вернет?

Я закрыла глаза. Потом прошептала:

— Не знаю.

— Ирма, откройте глаза и посмотрите на него.

Большая ладонь безвольно свисла на пол. Изо рта течет слюна. Казалось, он усох еще больше за последние несколько минут.

— Если верить в возмездие, то вот оно: он умирает. Ну вы дадите мне наконец этот стул?

Как она может говорить так спокойно? Однако я подошла к столу, подняла упавший стул, отнесла ей и поставила рядом с кроватью, по дороге с омерзением переступив через ремень на полу.

— Спасибо. — Она устало присела. — Ирма, я не священник. И не призываю вас простить ему то, что он сделал, тем более оправдать его, но этот человек нуждается в помощи. Поэтому мы сюда и пришли. Это наша работа.

Она повернулась ко мне, сжала мою горячую ладонь прохладной рукой.

— Послушайте меня. Достать горошину из уха ребенка — несложно. Да и всему остальному — различать симптомы, разбираться в анатомии, лечить — вы постепенно научитесь. Вам будет все проще, придет уверенность. Даже делать ампутации будет уже не так трудно. Это все вот здесь, — она докоснулась до лба. — Но делать это, — София указала на распростертого мужчину, — ухаживать за тем, кто причинил зло, причем лично вам, вот это тяжело. Может быть, слишком тяжело.

Я тупо смотрел на клочок какой-то ленты, застрявший между истоптанных половиц.

— Я знаю, он изнасиловал вас и, наверно, не только вас. Также я знаю, что сахар поможет ему ненадолго, но потом он снова впадет в кому. — София дотронулась до длинной обнаженной ступни. Какие ноги у него чистые. Дэйзи их ему моет? — Уже холодные. Ирма, поверьте мне, это — не тот человек, который вас изнасиловал. Это умирающий. Но вы правы, вероятно, он того заслуживает.

Я заставила себя взглянуть на вздымающуюся костлявую грудь. Сколько раз я желала ему сдохнуть в муках, или чтоб на него хотя бы обрушилось бесчестье, за все, что он совершил. Голубые глаза открылись и снова закрылись. Тело дрогнуло. Какие мысли у него в голове, сейчас, когда он при смерти?

Спокойный голос продолжал:

— Ирма, вы не могли бы побыть здесь, пока Дэйзи не вернется? Тогда я успею осмотреть других больных.

— Да, — прошептала я. — Я побуду.

— Вот и хорошо. — София тихонько встала, сжала мне плечо: — Пусть она даст ему немножко сахара. Я потом сюда вернусь.

Она ушла, оставив нас вдвоем. Ужасное, надсадное дыхание умирающего заполнило всю комнату. Крыса поскреблась за стеной, и светловолосая голова дернулась на звук. Я смотрела в окно, в разливающиеся по городу сумерки, пока не пришла Дэйзи с пакетиком дешевой карамели.

— Дайте ему одну и убедитесь, что он ее проглотил, — сказала я. Собственный голос показался мне чужим и тусклым.

Он открыл глаза, на мгновение в меня вперился голубой взгляд, а потом уплыл прочь. Он смежил веки, тяжелая голова мотнулась в сторону Дэйзи. Она вложила в пересохший рот вишневый леденец.