для меня земле обетованной, колыбели арийской расы, я мог спокойно пережить все, происходя­щее в России и Китае. У меня не получилось, но считаю неизбеж­ным рано или поздно ваш поход на Северный Китай в союзе с Юж­ным. Теперь мне уже все равно. Дело мое кончено. Но как военный профессионал профессионалу советую идти через Гоби не летом, а зимой при соблюдении следующих условий: лошади должны быть кованы, продвижение должно совершаться мелкими частями с боль­шими дистанциями для того, чтобы лошади могли добывать себе достаточно корма. Корма зимой там имеются, а воду вполне заменя­ет снег. Летом же Гоби непроходима ввиду полного отсутствия воды. Кстати, велите принести мне большой сосуд с водой, я испытываю сильную жажду.

- Вас расстреляют сегодня под вечер, - сказал Блюхер.

- Я буддист, - ответил барон, - день смерти для меня счаст­ливый. Конечно, хочется умереть достойно, как офицер и дворянин, не в петле. Колчак угрожал меня повесить.

- Вы будете расстреляны, - сказал Блюхер, - и умрете не от пули в затылок, а по-солдатски перед стрелковым взводом.

- Благодарю вас, - сказал барон, - вы очень любезны.

- Прощайте, - произнес Блюхер, - мне были интересны наше знакомство и беседы.

Блюхер вышел. Вскоре вошел надзиратель и принес боль­шой кувшин воды. Барон жадно начал пить.

137. Сцена

Небольшой грузовик остановился в глухом загородном лесу у поляны. Барону приказали выйти и встать у заранее выкопанной могилы. Выстроился стрелковый взвод. Малиновое, кроваво-багро­вое опускалось солнце. Было время вечерней молитвы. Барон пере­крестился лютеранским крестом и зашептал буддийскую вечернюю молитву.

Раздался залп. Барон упал. Он лежал, не шевелясь, но ко­мандир взвода, возможно, наслышавшись легечд о том, что пули не берут Унгерна, несколько раз дополнительно выстрелил ему в голо­ву из маузера. Потом с барона стащили сапоги. Место его захороне­ния тщательно разровняли, чтоб могила осталась неизвестной.

138. Сцена

Уже несколько месяцев мы пробивались к китайской гра­нице. Бои были жестокими, так как обе стороны слишком хорошо знали, что между красными и белыми милосердие невозможно. Было гораздо лучше погибнуть в сражении, чем живым попасть в руки противника. Так как мы потеряли почти половину людей, нам при­ходилось проявлять необыкновенную осторожность и двигаться по местности зигзагами, то карабкаясь по крутым скалам, то опускаясь в долину. Пока пули щадили меня и Веру, в последнем бою я был лишь слегка ранен в руку. Вера вела мою лошадь на поводу, моя винтовка лежала у нее поперек седла.

Мы ехали медленно, поминут­но ожидая нового нападения, так как наши патрули доносили, что красные следуют за нами.

Несколько раз, будучи в удобной пози­ции, мы останавливались, скрывались за скалами, кустами и деревь­ями, подпускали противника на расстояние выстрела, а затем неожи­данно открывали стрельбу. Каждый раз красные быстро отступали. Так мы двигались весь день и к вечеру въехали в узкую долину. Вскоре мы приблизились к скальной гряде, пересекавшей ущелье и почти полностью загораживавшей выход из него.

- В этом месте разобьем лагерь на ночь, - сказал, подъехав ко мне, полковник Марков и развернул штабную карту.

- Долина тянется еще на четыре мили к северу, затем резко поворачивается к югу, туда, где находится знаменитый монастырь. Оттуда недалеко уж до китайской границы.

Мы разожгли костры и в ожидании ужина наслаждались теплом, ибо дни, особенно ночи, были холодны.

- Ходят слухи, что барон бежал, - сказал один из офицеров, - какие-то беженцы рассказывали, что на станции Маньчжурия ви­дели барона, переодетым в штатское.

- Напротив, - сказал Марков, - я слышал, что барон будто бы перешел на сторону красных.

- Как бы там ни было, - сказал я, - приятно оказаться по­дальше от барона, так как жизнь в его армии была невыносима.

Подали ужин. Не успели съесть и две-три ложки, как пат­рульные подняли тревогу. Красные приближались для новой атаки.

- Первой сотне залечь цепью на склоне, - приказал Марков, - второй - занять плацдарм у леса для защиты тыла.

Мы побежали вверх по склону и залегли. Раненный в руку, я приспособился стрелять, прижимая приклад подбородком. Вера была рядом.

- Уйди, ты нужна в лазарете, - шепнул я ей.

- Нет, если тебя убьют, то я тоже застрелюсь.

- Не говори глупости, уходи.

- Нет, без тебя мне жить страшно, - шепотом ответила Вера.

Вдали замелькали силуэты приближающихся всадников. Мы подпустили их поближе и открыли огонь. Несколько упало, ос­тальные повернули коней.

- За Россию, ура! - закричал Марков.

- Ура! - откликнулись казаки.

Вскочив на коней, мы поска­кали в контратаку, рубя на скаку, пока красные не скрылись в лесу. Трубач созвал нас обратно в долину.

- Наконец, мы получили возможность спокойно съесть свой ужин и немножко поспать, правда, не расставаясь с винтовками, - сказал я.

- Ешьте ужин, есаул, - сказал мне Марков, - поспать вам вряд ли придется. Надо выбраться отсюда, пока Щетинкин не подо­шел с главными силами. Я назначаю вас командиром ночного дозо­ра. После ужина приходите ко мне.

Вера нагрела котелки с оставшимся ужином на костре.

- Скоро Пасха, - сказал Вера, - однако так холодно.

- Это здесь, в горах, в горных долинах, холод, - ответил я, - внизу, поближе к границе, уже цветет вишня. Такой тут климат.

- В прошлую ночь я ненадолго вздремнула и мне присни­лась мама. Мама играла на фортепьяно, а перед ней стояло зеркало, в которое она смотрела. У нас было имение под Москвой, на Пасху мы всегда собирались там. Сестра Тоня приезжала с мужем из Фин­ляндии. Она заплакала.

- Коля, за что все это? За что эти мучения? Мы грешны, да, мы грешны, но неужели Господь так жесток? Неужели он так беспо­щаден?

- Если после всех наших грехов Господь все-таки оставил нам путь к спасению, значит он не жесток, а лишь справедлив, - ответил я.

- Каков же этот путь спасения, для всех ли этот путь?

- Да, для всех, - ответил я, - потому что даже в безвыход­ной ситуации всегда можно умереть. Смерть - последний дар Бо­жий, спасение от мучений. Не спасутся лишь злодеи, ибо они умрут дважды. Вторая смерть - конечное осуждение.

Окончив ужин,