Ева делает глоток. Она рассказывает о первой встрече и улыбается.

– Шанталь бросила колледж и приехала в Вену усовершенствовать свой немецкий, а еще потому, что интересовалась Фрейдом. В разговоре мы выяснили, что у нас обеих есть еврейские корни. Шанталь спросила, чем я занимаюсь, и я ей рассказала: что я профессиональная госпожа, доминатрикс, что я претворяю в жизнь мужские сексуальные фантазии о доминировании женщин; своего рода психотерапия, зачастую даже более эффективная, чем традиционная. Она страшно заинтересовалась. Я описала, что происходит во время сеансов; Шанталь заявила, что это как постановка спектакля для двоих, где я актриса и режиссер… Так и есть. Спросила, можно ли понаблюдать за сеансом. Я не возражала, но предупредила, что тем самым становишься соучастником спектакля. Шанталь это понимала. «Присутствие наблюдателя усилит эффект», – вот что она сказала тогда.

Ева качает головой.

– Она была удивительной. Умница, с отличной интуицией. Как выяснилось, у нее от природы был талант к эротическому доминированию и врожденные актерские способности; она прекрасно вписалась в мои сеансы.

– Она стала вашей ученицей?

– На следующий же день. И оставалась со мной три года. Я научила ее всему, что знала. Мы работали вместе. И полюбили друг друга. Вам об этом, конечно, известно.

– Да, из писем. Друг мне их перевел. Когда я осознала, насколько они интимны, то страшно удивилась, почему она хранила их между страницами книги.

– Какой именно книги, не помните?

– Фотоальбом. Старые венские кофейни.

– Само собой! – Ева улыбается. – Прекрасное место, ведь мы провели в них столько времени. Кофе и кофейни – радости венской жизни.

– Мне все равно непонятно: почему, распродавая книги, она не вытащила ваши письма?

– Возможно, очень спешила?

– Спешила? Отчего вы так думаете?

– Она была напугана.

У меня перехватывает дыхание.

– И вы знаете причину?

Неужели я, наконец, что-то пойму?

– Она связалась со мной через несколько дней после переезда. Сказала, что поселилась в отеле. Ей было не по себе. Она пробормотала что-то насчет нежелания казаться параноиком. – Ева вздыхает. – Наша работа требует отваги, ведь приходится иметь дело с эксцентрическими фантазиями незнакомых людей. Иногда сеанс что-то высвобождает в клиенте, и следует взрыв. Я показывала Шанталь, как поступать в таких случаях, и она принимала обычные меры предосторожности. Возможно, этого оказалось недостаточно. Я просила объяснить, что происходит, и она сказала, что это связано с фотографией. «Той, люцернской?» – спросила я. «В некотором смысле», – вот что она мне ответила. И пообещала рассказать подробности при встрече. Упомянула, что должна сделать кое-что важное, а потом приедет в Вену; спросила, можно ли у меня остановиться. Я сказала: «Тебе не надо спрашивать разрешения, ты ведь знаешь». Она поблагодарила и пообещала провести со мной несколько недель. «Мы будем гулять по улочкам Вены, как раньше. Мне нужно время, чтобы понять, как жить дальше».

Она сказала, что подумывает вернуться в колледж. Получить степень и строить новую карьеру. Ей нравится черно-белая фотография, а работы Гельмута Ньютона всегда вызывали восторг. «Я бы хотела заниматься художественной фотографией. Надо навести справки, как туда попадают».

Ева опускает глаза. И с болью произносит:

– Больше она не выходила на связь. Не отвечала на мои письма и звонки. Я забеспокоилась, позвонила Рыси. Та могла только сказать, что Шанталь выглядела расстроенной, а потом исчезла. Я обезумела от тревоги. Потом, через две недели, Рысь написала мне, что Шанталь убита. Поначалу я отказывалась в это верить. Думала, возможно, она подстроила свою смерть – и сейчас живет где-то, избавившись от всего, что ее пугало. А затем все подтвердил ее брат. Когда он написал, что ему переслали прах, мне стало плохо. Я поняла, что моя дорогая Шанталь в самом деле умерла.

Ева поворачивается ко мне и говорит совсем другим тоном:

– Прекрасный вечер. Давайте разомнем ноги. В это время года Нью-Йорк прекрасен.

Мы выходим на улицу. Прохладный ветерок пришел на смену влажной жаре, которая висела над городом, когда я прилетела. Часы пик миновали, на тротуарах уже нет толпы пешеходов. Можно разговаривать, не повышая голос.

Мы идем в сторону Пятой авеню.

– Мне нравится местный темп жизни, – говорит Ева. – Он так отличается от размеренного неспешного ритма старой Вены. Хорошо иногда прилетать сюда, набираться энергии. Но я никогда не смогла бы здесь жить.

С Пятой мы идем вверх, мимо магазинных витрин, банков, офисных зданий. Шагая рядом с Евой, я неожиданно чувствую себя уютно. Спрашиваю об интересах Шанталь, которые нашли отражение в ее библиотеке: Лу Андреас-Саломе, Фрейд и психоанализ, Гитлер и Третий рейх.

– Это то, чем всегда была увлечена я. Шанталь безумно влюбилась в меня и вскоре всей душой воспринимала мои дела как свои. Вы ведь знаете, Вену называют «городом снов». Думаю, невозможно жить в Вене и не знать о Фрейде. А Шанталь уже раньше проявляла к нему интерес; потому и оказалась на той лекции. Что касается Гитлера и Саломе, это тоже пошло от меня, по личным причинам. Однажды я рассказала ей про Лу, и Шанталь это зацепило. Большинство людей занимают отношения Лу с Ницше и с Рильке, но меня больше интересует ее контакты с Фрейдом. Когда я объяснила, почему, Шанталь приняла их даже ближе к сердцу, чем я.

Мне очень хочется узнать, что это за личные причины, но тут Ева просит рассказать о себе. Она вскидывается, когда я упоминаю, что хожу к психотерапевту неофрейдистской школы, поскольку меня не отпускают детские отношения с отцом.

– Интересно… у меня с отцом тоже кое-что связано.

Она произносит «кое-что» так, словно это все объясняет. Однако когда я рассказываю криминальную историю папочки, про его отсидку в тюрьме, про то, как он разрушил семью смесью обаяния и лжи – ядовитой смесью! – по ее реакции я вижу: она понимает и сочувствует.

Ева спрашивает о моей сценической деятельности, и я описываю «Монолог», «Черные зеркала», постановку о Веймарской республике. Кажется, особое впечатление на нее производит моя роль роковой красотки в «Головокружении» у Рекса.

– Вам ведь понравилось? – спрашивает она. – Вероятно, гораздо больше, чем вы готовы признать.

Я удивлена такой проницательностью. Спрашиваю, чем себя выдала.

– Ничем. Я слышала это в вашем голосе, видела в глазах.

Мы встречаемся взглядами. Я понимаю, что, как и доктор Мод, Ева не станет осуждать или порицать меня, в чем бы я ни призналась.

Она предлагает пообедать в ресторане неподалеку. А затем останавливается и снова на меня смотрит.

– Хотя мы это не обсуждали… думаю, теперь я понимаю, почему вы так заинтересовались Шанталь. У вас с ней много общего: красота, ум, любовь к перевоплощению, завороженность идеями порока и упадка. Однако в вас, Тесс, совсем нет напряженности и испуга. И за вами я бы не стала приударять. – Она хмыкает. – Если не… впрочем, это уже на ваше усмотрение. Лично я предпочитаю ухаживать, нежели принимать ухаживания. Но если вы вдруг настроены, я готова сделать исключение.