Алена вскинула на него глаза — не ожидала такого вопроса. Во взгляде Влада она прочитала мягкое, ненавязчивое сопереживание. Он как будто хотел сказать, что понимает ее чувства. Из-за этого взгляда мысли Алены и в самом деле переключились с Аглаи на сцену, которую она видела несколько часов назад.

— Знаешь, — сказал Влад, — фактически и я, и мои братья росли без отцов. Но разница в том, что у всех, кроме меня, есть единокровные братья. Один, самый родной человек, кроме мамы. Родион и Артур родились от первого маминого брака. Егор и Слава — от второго. Женя и Митя — от последнего. Я всегда замечал, что между собой они очень близки, и немного завидовал им, потому что у меня такого человека никогда не было.

Влад неуклюже улыбнулся.

— А у тебя ведь всю жизнь таким человеком был твой отец, да?

Алена моргнула.

— Но даже если у каждого из моих братьев есть чуть более родной брат, чем остальные, а у меня такого нет, они все равно мои братья. И моя семья. А у тебя всегда был только твой отец. Вот я и подумал, что тебе, наверное, было очень тяжело, когда он женился на нашей матери.

У Влада было очень виноватое лицо, как будто в том, что Алене было тяжело, виноват именно он. Девушка смотрела на него несколько секунд, не понимая, что это за чувство сейчас возникло у нее в груди, потом вышла из ступора и, сделав глубокий вдох, неожиданно для самой себя заговорила:

— Когда я была маленькая, для меня было естественно принимать папину заботу. Но в какой-то момент я вдруг осознала, что у других детей все не так. О других заботились двое: мама и папа — и когда я поняла, что мой отец заботится обо мне за двоих, любит за двоих… Я ведь даже не понимала, что ему может быть тяжело, он никогда не показывал этого: всегда улыбался мне, никогда не ругал — был самым добрым папой на свете… Когда я это поняла, он стал мне так дорог, что было даже больно думать о том, как много он мне дает. Тогда я решила: я тоже буду всегда заботиться о нем, чтобы ему никогда не было тяжело или одиноко.

Влад слушал, чуть расставив глаза, с неподдельным интересом, и Алена улыбнулась:

— Так что… Мне, конечно, грустно, что я теперь для него не единственный важный человек в жизни, но… Я вот только что поняла… Со мной все будет в порядке. Потому что самое главное, чтобы папа был счастлив. Ведь на самом деле… то, чего я всегда хотела, это чтобы мое существование не мешало папе быть счастливым.

Она немного помолчала и неловко заключила:

— Вот.

Черные глаза Влада, похожие на глаза доброго и доверчивого щенка, смотрели на нее так, будто ему очень хотелось ее обнять и погладить по голове.

«Я сейчас что, на жалость напросилась?» — мысленно простонала Алена.

У нее и в мыслях не было изливать душу. Умеет же Влад, оказывается, вызывать на откровенность. А говорил: талантов никаких.

Он вдруг вздохнул и улыбнулся ей:

— Если тебе вдруг будет одиноко и захочется с кем-то поговорить, я всегда буду рад выслушать.

Алена несколько секунд смотрела на него, не зная, как реагировать, потом, чувствуя неловкость, улыбнулась, пытаясь ее скрыть.

— Ну ты даешь, — сказала она Владу, отводя взгляд. — Как можно так естественно говорить такие смущающие вещи?

Влад издал неопределенный звук, тоже неуклюже заулыбался от возникшей между ними неловкости и, закинув руку назад, помассировал шею — явно пытался таким образом спрятать лицо. Потом кашлянул смущенно и заключил:

— Ну… вообще-то я серьезно.

Алена кивнула, пряча улыбку.

— Я знаю.

Он поспешно встал и сказал:

— Ну, я пойду.

— Угу.

Когда дверь за Владом закрылась, и Алена осталась одна, она вдруг поняла, что это было за чувство в груди.

Все, что она говорила Владу, было правдой. Но почему-то слова Влада о том, что папа всегда был для нее тем самым, особенным, человеком в жизни, причиняли ей боль. Она всегда жила ради папы, всегда хотела заботиться о нем, потому что где-то в глубине души чувствовала себя виноватой, что, воспитывая ее в одиночку, он от многого при этом отказывался. Но сейчас, когда она внезапно осознала, что у папы теперь есть то, чего он лишал себя много лет, Алена почувствовала себя одинокой. Потому что ее папа был теперь особенным человеком Альмы. И получалось, что у нее, у Аленки, больше нет в этой жизни особенного человека.

Чтобы избавиться от давящего присутствия Аглаи, Алена вышла на веранду и застыла: возле перил стоял Егор и курил. Услышав Алену, повернул голову и посмотрел прямо на нее. Странно посмотрел, как будто был немного озадачен и раздумывал.

«Он слышал наш с Владом разговор? — сообразила Алена. — Наверняка слышал».

Дверь на веранду была открыта, а здесь, в этом месте, в окружении леса, очень тихо — никаких посторонних звуков, которые могли бы заглушать человеческую речь.

Алене стало еще более неловко, чем только что с Владом. Человеку, который тебя недолюбливает, совсем не хочется показывать свои слабости, а Егор ее очевидно недолюбливал.

Алена в первый момент растерялась, но, уже в следующую секунду поняла, что хочет поскорее вернуться в комнату — лучше удушающее присутствие Аглаи, чем эта неловкость рядом с Егором.

Она уже повернулась было, чтобы уйти, как Егор вдруг сказал, не поворачиваясь:

— Все это время я думал, что твоя одержимость отцом — это эгоистичное чувство собственничества.

Алена резко повернулась к нему, глаза невольно округлились от удивления.

— М-м? — вопросительно промычала она; получилось то ли испуганно, то ли растерянно.

Егор обернулся к ней и сказал:

— Я сделал неправильные выводы, извини.

Алена стояла и моргала, не совсем хорошо понимая: почему она вдруг так занервничала из-за внезапного признания Егора, что он неправильно о ней думал?

Но когда он, затушив сигарету, вдруг подошел к ней и несильно постучал костяшками пальцев по ее лбу, это окончательно выбило Алену из колеи.

— Тебе стоит выкинуть из головы мысли, что твое существование мешало твоему отцу быть счастливым. Я даже не сомневаюсь, что когда умерла твоя мать, ты стала для него спасением. Он смог пережить эту потерю и жить счастливо дальше только потому, что у него была ты.

Алена слышала, что Егор говорит ей, но почему-то никак не могла сосредоточиться на его словах. Что-то отвлекало ее, и с заминкой Алена поняла — это был запах. Накатило странное чувство узнавания, и она не сразу, но вспомнила… Ах, да… В тот раз, когда Егор нашел ее в лесу, он нес ее на спине, и она вынужденно прижималась к нему, обнимала за шею. Тогда она вдыхала тот же самый запах — слабый запах одеколона, запах рубашки, смешавшийся с запахом его тела, запах сигарет… Тогда — странное дело — этот запах успокаивал ее. Но сейчас он почему-то делал ее слабой. Или все дело в его словах? В том, что он говорит именно то, что она хотела услышать.