В душе не ворохнулось ровным счетом ничего. Это не я убил старика; его прикончило прошлое. Долгие годы он жил, опасаясь разоблачения, но умер бы своей смертью в окружении родных и близких, если бы не вознамерился перехитрить судьбу.

Участь сиятельного мало беспокоила меня; куда сильнее жгли душу мысли о десяти миллионах франков швейцарского депозита. Обладать столь грандиозным состоянием и не иметь возможности воспользоваться им – это ли не величайшая пытка, которую можно вообразить для честолюбивого человека?

Я выругался, погасил газовые рожки и лег спать в прескверном расположении духа.

Наутро настроение не улучшилось. Я долго лежал в постели, вслушиваясь в шорохи пустого особняка, потом дотянулся до прикроватной тумбочки и посмотрел на хронометр.

Без четверти десять.

Давно было пора вставать, но при воспоминании о вчерашних событиях захотелось накрыться одеялом с головой и затаиться в надежде, что невзгоды пройдут стороной.

Пустое! Не стоило уподобляться карикатурному страусу с засунутой в песок головой. Если не возьму себя в руки и не разберусь с навалившимися заботами прямо сейчас, лавина неприятностей погребет под собой и утянет на самое дно, так глубоко, как только сможет. Прямиком в преисподнюю.

И первым делом требовалось избавиться от тела сиятельного. Пропажа отставного судьи – не то событие, которое останется незамеченным, а полиция при желании сумеет проникнуть даже в карантинный особняк. Хватит одного анонимного послания. И не приходилось сомневаться в том, что оно вскоре последует: соучастники старика точно знали, куда именно направлялся тот перед исчезновением.

Но если тело всплывет в одном из каналов без следов насильственной смерти, расследования как такого не будет. Непогода, пожилой человек, сердечный приступ. Бывает. А значит, следовало незамедлительно забрать оставленный у Александра Дьяка броневик и вывезти покойника в город.

Вторым немаловажным моментом оставались деньги. Нет, не те деньги, что вытащил из бумажника старика и часть которых не без сожаления вернул обратно, а депозит на десять миллионов франков, суливший новую безбедную жизнь.

Оставаться в Новом Вавилоне было теперь чрезвычайно опасно, а вот если получу контроль над депозитом в Цюрихе, то смогу перебраться хоть в Новый Свет, хоть на континент или даже уплыть в Зюйд-Индию. Проблема заключалась в том, что для этого требовалась вторая часть шифра. Обрывок с ним, судя по всему, хранился среди найденных на месте крушения дирижабля вещей графа Косице, и добраться до него не представлялось возможным – после недавних событий меня в Ньютон-Маркте не жаловали.

Я вспомнил о Елизавете-Марии фон Нальц, и сердце защемило смертной тоской. Зачем она писала обо мне в своем дневнике – хотела навредить или ее заставили? Быть может, это крик о помощи? О, если бы я смог отыскать девушку…

Пустые мечты! Я без колебаний выкинул из головы воображаемую картину, как спасаю возлюбленную из бандитского плена и открываюсь ей, поднялся с кровати, подошел к окну. Ставни открылись со скрипом и не до конца, словно кто-то вчера пытался их взломать и едва в этом начинании не преуспел. На улице оказалось хмуро и сыро; дождя не было, но небо затянули грозовые облака, в воздухе висела морось, дул пронзительный ветер. Ненастье лишь давало городу небольшую передышку, не более того. К вечеру, а то и раньше вновь налетит шторм.

Я наскоро побрился и почистил зубы, оделся, затем рассовал по карманам «Цербер» и нож и задумался, как быть с маузером. Выходить из дому с одним только трехзарядным коротышом не хотелось, пришлось отыскать дорожный несессер и убрать пистолет в него.

После этого я спустился на первый этаж, а там хмурый дворецкий замывал пол на кухне.

– Ваше дьявольское отродье наделало лужу прямо посреди комнаты! – с неприязнью заявил он, явно имея в виду лепрекона.

– Ну, Теодор! Это меньшая из наших неприятностей! – приободрил я непривычно нервного слугу и кинул пиджак сиятельного на один из стульев. – Убери на ледник к телу.

– Сделаю, виконт, – кивнул поседевший после пережитого дворецкий.

В доме, несмотря на распахнутые настежь окна, по-прежнему стоял тяжелый трупный запах, но сейчас он ощущался уже не столь остро, как вечера вечером. Всех замотанных в тряпки покойников Теодор за ночь выволок во двор и даже успел, насколько хватило сил, протереть пол и стены.

Сам дворецкий выглядел не лучшим образом: он был каким-то осунувшимся, хмурым и неожиданно злым.

– Надо найти клад лепрекона! – заявил Теодор, вытирая руки тряпкой. – Так больше продолжаться не может!

Елизавета-Мария, будто привидение, бесшумно спустилась по лестнице, оглядела нас и приободрила слугу:

– Теодор, я помогу вам в этих поисках.

Вопреки обыкновению, девушка появилась на людях в длинном черном платье в пол, перчатках и шляпке с густой вуалью. Лицо разглядеть не получилось, но тусклый голос дал понять, что вчерашняя метаморфоза имела необратимый характер.

Я налил себе из чайника воды, осушил стакан и улыбнулся:

– Удачи вам в поисках.

Отговаривать не стал, мне и самому было любопытно, что отыщется в кладе беспокойного коротышки. Но когда направился на выход, Елизавета-Мария вдруг многозначительно произнесла:

– Ничего не хочешь мне сказать, Лео?

– Нет, – коротко ответил я.

– У тебя нет сердца!

На этой ноте наш разговор и завершился.

Я не испытывал ни малейших угрызений совести за то, как поступил с суккубом; более того – собирался избавиться от нее раз и навсегда. Эта тварь всерьез вознамерилась утащить в ад мою душу и не могла рассчитывать на иное отношение. Вид оскобленной невинности – это все от лукавого…

Сходив в гостиную за ручным пулеметом, я отнес его в каретный сарай, по пути прихватив винтовку с разбитым о голову мумии прикладом. Добавил в несессер пару обойм с патронами к маузеру и вышел на улицу.

Сад представлял собой зрелище печальное и неприглядное. Меж посеченных пулями и осколками черных деревьев тут и там валялись мертвые тела и оторванные конечности, темнели свежим пеплом выжженные фосфором проплешины. Во дворе и вовсе громоздилась куча покойников. Они понемногу разлагались; их гниющая плоть сочилась через тряпки и зловонной лужей растекалась по земле.

Оставалось лишь надеяться, что, когда выглянет солнце, все это безобразие истлеет и высохнет, как обещала Елизавета-Мария.

Я вернулся в дом, почистил сапоги, прихватил брезентовую куртку и трость и отправился на Леонардо-да-Винчи-плац. Избавиться от трупа сиятельного следовало незамедлительно, и все бы ничего, но Александр Дьяк еще и не думал приступать к ремонту.

– Тысяча извинений, Леопольд Борисович, – пробормотал он, потирая ладонями припухшее лицо, – просто не было времени. Сначала возился с зажигательными зарядами к ручной мортире, а потом не утерпел и занялся доработкой передатчика электромагнитных волн. И знаете – все готово!