— Спасибо.

— Пустяки. И как я уже говорил, я буду к вам заглядывать. Ав восемь вечера меня сменит Дэн Боукмен. Будет дежурить на дороге, если тольконе поступит вызов. Такое может случиться, в маленьких городах, как этот, вечерпятницы — самое напряжённое время, но у вас будет телефон с режимом быстрогонабора, и при необходимости он тут же подъедет.

— Очень хорошо. Вы что-нибудь узнали о человеке, которыйдопекал меня?

— Нет, мэм, — спокойно ответил помощник Олстон… разумеется,он мог сохранять спокойствие, ему же не угрожали причинить боль, да и вряд ликто-то пытался бы угрожать при его росте в шесть футов и пять дюймов и весепримерно в двести пятьдесят фунтов.

«Таких можно показывать на ярмарке», — мог бы сказать еёотец (в Лисбоне Дэнди Дебушер славился своими шуточками).

— Если Энди что-то услышит… я хочу сказать, помощник шерифаКлаттербак — он у нас за старшего, пока шериф Рид-жуик не вернётся послемедового месяца, — я уверен, он немедленно даст вам знать. А вы должнывыполнять некоторые разумные меры предосторожности. Запирать все двери, когдавы дома, правильно? Особенно с наступлением темноты.

— Правильно.

— И держать сотовый телефон под рукой.

— Буду держать.

Он поднял руки с оттопыренными кверху большими пальцами иулыбнулся, когда она ответила ему тем же.

— Я сейчас спущусь вниз и возьму эту кошку. Готов спорить,вы будете рады, если больше её не увидите.

— Да, — кивнула Лизи, но больше всего она хотела избавиться,во всяком случае, в данный момент, от помощника шерифа Олстона. Чтобы пойти вамбар и заглянуть под кровать. Ту самую, которая последние двадцать или околотого лет простояла в выбеленном курятнике. Ту самую, которую они купили (meingott) в Германии. В Германии, где всё, что могло пойти не так, пошло не так.

Лизи не помнила, где она слышала эту фразу, да, разумеется,это и не имело значения, но она с нарастающей частотой приходила ей в голову вте девять месяцев, которые они провели в Бремене: «Всё, что может идти не так,идёт не так».

Всё, что может, именно так.

Дом на Бергенштрассе-Ринг-роуд продувается насквозь осенью,напоминает ледник зимой, становится сырым весной. Оба душа то работают, то нет,туалет внизу — громкий ужас. Хозяин сначала обещает, потом перестаёт отвечатьна звонки Скотта. Скотт нанимает немецкую адвокатскую контору за жуткие деньги,главным образом потому, говорит он Лизи, чтобы этому сукосынистому хозяину доматакая вот вопиющая безответственность не сошла с рук, не может Скотт допустить,чтобы над ним взяли верх. Сукосынистый хозяин дома, который иногдамногозначительно подмигивает Лизи, когда Скотт не смотрит (она не решаетсясказать об этом Скотту — когда дело касается сукосынистого хозяина дома, Скоттнапрочь теряет чувство юмора), судебное дело проигрывает. Под угрозойюридических санкций он принимается за ремонт: крыша более не течёт, туалет напервом этаже перестаёт жутко хохотать в полночь. Меняют котёл-обогреватель. Вотоно, синеглазое чудо. А потом хозяин заявляется как-то вечером пьяный и кричитна Скотта на смеси немецкого и английского, называя Скотта «американскимкоммунистическим кипятильником». Эту фразу её муж помнит и ценит до конца своихдней. Скотт, сам далеко не трезвый (в Германии Скотт и трезвость лишь изредкаобменивались почтовыми открытками), в какой-то момент предлагает сукосынистомувладельцу дома сигарету и говорит ему: «Goinzee on! Goinzee on, mein Furer,bitte, bitte!»[74]. В этот год Скотт пьёт, Скотт шутит и Скотт натравливает насукосынистого хозяина дома адвокатов, но Скотт не пишет. Не пишет, потому чтоон всегда пьян, или всегда пьян, потому что не пишет? Лизи не знает. Серединкана половинку. К маю, когда его учебный курс заканчивается, ей уже всё равно. Кмаю ей хочется перенестись в такое место, где разговоры в супермаркете илимагазинах на главной улице не будут вызывать у неё мысли о существах из фильма«Остров доктора Моро», выведенных путём скрещивания людей и животных. Оназнает, это несправедливо, но также знает, что за всё время пребывания в Бременеу неё не появилось ни единой подруги, даже среди жён преподавателей, которыеговорят на английском, а её муж слишком много времени проводит в университете.Она же слишком много времени проводит в продуваемом всеми ветрами доме,кутается в шаль, но всё равно мёрзнет, почти всегда одинокая и несчастная, смотриттелевизионные программы, которые не понимает, или слушает, как грузовики ревутна кольцевой транспортной развязке выше по склону холма. Когда проезжаютбольшие «пежо», дом просто трясётся. И тот факт, что Скотт тоже несчастен,занятия идут плохо, а его лекции просто катастрофа, не способствует улучшениюнастроения. А почему, скажите на милость, должен способствовать? Тот, ктосказал «страдание любит компанию», был битком набит берьмом. «То, что можетсломаться, обязательно сломается», однако… этот парень что-то, да знал.

Когда Скотт дома, он гораздо чаще, чем она привыкла, маячитперед ней, потому что не забивается в тёмную маленькую комнатку, которуюопределил своим кабинетом, чтобы писать рассказы. Поначалу пытался их писать,но к декабрю его попытки стали всё более редкими, а к февралю простопрекратились. Человек, который мог писать в «Мотеле 6», стоящем на обочиневосьмиполосного шоссе, когда наверху гремела вечеринка, здесь полностью утратилсвой дар рассказчика. Но он из-за этого не грустит, насколько она может видеть.Вместо того чтобы писать, он проводит долгие, весёлые, выматывающие донельзяуик-энды с женой. Часто она пьёт вместе с ним и напивается вместе с ним: заисключением того, чтобы оттрахать его, это всё, что она может делать. Потом, правда,приходит похмельный понедельник, и Лизи буквально рада, провожая его вуниверситет, хотя, когда на часах уже десять вечера, а Скотта всё нет, онавсегда сидит у окна, которое выходит на Ринг-роуд, озабоченно ожидая появлениявзятой напрокат «ауди», гадая, где он и с кем пьёт. Иногда по субботам онубеждает её поиграть с ним в прятки в большом, продуваемом насквозь доме,говорит, что их это по крайней мере согреет, и в этом он прав. Или они будутбегать друг за другом вверх-вниз по лестницам и вдоль коридоров в нелепыхlederkosen[75], смеясь, как парочка обкурившихся (и сексуально озабоченных)подростков, выкрикивая колючие немецкие слова: «Achtung!», и «Jawohl!», и «Ichhabe kopfechmerzenI»[76] и, наиболее часто, «Mein gott!». И более чем часто этидурацкие игры заканчивались сексом. Выпив или нет (чаще выпив), той зимой ивесной Скотт хочет заниматься сексом, и она уверена, что, прежде чем покинутьэтот продуваемый ветрами дом на Бергенштрассе, они потрахались во всехкомнатах, большинстве ванных (даже в той, с жутко хохочущим туалетом) и внескольких чуланах. Этот бесконечный секс — одна из причин, по которым онаникогда (ну, почти никогда) не беспокоится о том, что он завёл другую женщину,несмотря на его долгие отлучки, несмотря на его пьянство, несмотря на то, чтоон не занимается тем, ради чего создан, — не пишет истории.