— Конечно, конечно. — Она вытерла салфеткой сладкий рот.

— Мы должны еще встретиться, мне нужно многое тебе рассказать.

— Да, непременно увидимся. Извини, я не могу опоздать на планерку.

Она встала и пошла, совершенно уверенная, что никаких встреч больше не будет. Пустота, одна пустота в душе, и Юлька послушает свою душу. Игорь уже вчерашний день, былое, и нет смысла его возвращать и удерживать. Вот и произошло то, о чем она так мечтала. Игорь не просто позвонил, он приехал, он здесь и даже зовет ее замуж. А Юля Сорнева уже ничего не хочет, чувства перегорели, остался один пепел от обмана, она открывала не ту дверь, поэтому сейчас у нее разочарование. Юле надо сбросить этот груз фальшивого и ненастоящего, а настоящее у нее есть, оно живет в письмах, в письмах о любви с другого континента, они дают ей жизненную силу.

Кабинет главреда был полон. Раз в неделю все собирались на большую планерку: и верстаки, и литературные редакторы, и блуждающие по информационным полям журналисты. Обсуждался вышедший номер газеты «Наш город» и планировался следующий номер.

— Сорнева, ты опять с новой статьей «Селфи с космосом» у нас в передовиках. Фельетон — жанр по нынешним временам редкий — получился убойным, ярким, образным. Думаю, что под генеральным директором Шарулевым кресло закачается.

— Не захваливайте молодежь, — вступила Мила Сергеевна.

— Юля, не вижу радости на твоем лице, — удивленно проговорил Главный.

— Егор Петрович, да какая мне с этого радость? Мы пошли на поводу у столичных коллег, передрали их материал, ну добавили местной тематики. Да по сравнению с тем, какие деньги уходят из федеральной казны, наши шуршания на Черноморском побережье — мелочовка. Потом у меня такое ощущение, что меня попользовали? Кому и зачем это нужно, чтобы вокруг Шарулева пожар разгорелся? Ракеты бы научились запускать, а то кричим на каждом углу: «Космос! Космос!» Я где-то читала, что осторожность в словах выше красноречия.

— Это сказал Фрэнсис Бэкон, английский философ, — пояснил всезнающий Заурский.

— Вот я как раз нарушила эту заповедь. Мне неловко за свой материал, за то, что, наверное, сломала карьеру и жизнь человека. Я устала от своего селфи с космосом.

— Кстати, Бэкон был привлечен к суду по обвинению во взяточничестве, осужден и отстранен от всех должностей.

— Вы меня не слышите, Егор Петрович. Я говорю про Шарулева, героя моего фельетона. Его ведь снимут с должности?

— Он ушел сам по состоянию здоровья. Это их космические заморочки, и они нас не касаются.

— Касаются, в том-то и дело, что касаются. Нас просто использовали втемную.

Народ потихоньку расходился, и Юля осталась одна с главредом.

— Ну, что случилось, Юлечка? Ты на себя не похожа.

— Да много чего, Егор Петрович, всего не перескажешь. Бог с ним, с фельетоном, кто-то нас попользовал, а потом мы их. В жизни все взаимосвязано. Мне очень больно, что я оказалась права. У Веры Михайловны внутри сейчас огонь да пепелище. Можно материал про космическое предприятие и его обитателей в будущем будет писать кто-то другой? Понимаете, я вторгаюсь в человеческие судьбы, наполняю их своей энергетикой, проецирую это все на себя. Мне тяжело, Егор Петрович, какой-то груз судеб.

— Юля, у нас работа такая. Мы должны проникать в душу героев, иначе любой материал будет мертвый.

— Вы поняли, зачем она сделала это?

— Мне кажется, он ее сломал, сломал как женщину, как человека.

— Она так спокойно рассказывала про свою жизнь без любви, и я кивала, соглашалась, что жизнь без любви возможна, а в глазах у нее полыхало ликование мести. Можно ли прожить без любви?

— Возможно, в жизни все возможно. Такая плата за жизнь без любви тоже возможна. Юля, ты устала, тебя поездка на могилу матери вымотала. Тебе, девочка, надо отдохнуть или замуж, тогда отдыхать будешь на работе.

— Мне сегодня уже предлагали замуж.

— То-то, я смотрю, ты смурная. Пока берут, Сорнева, надо идти.

— Да ну вас, Егор Петрович.

— Это да ну вас, молодежь! У тебя время тикает, уходит. Это я тебе как мужчина, а не как главред говорю.

— Егор Петрович, я хочу написать о маме. Я еще не знаю, какой это будет жанр, как я буду собирать материал, ведь много закрытых документов, но я очень хочу. Это просто дело моей жизни.

— Юлечка, это замечательно, когда дочь собирается писать о своей матери и считает это делом своей жизни. Если нужна помощь — обращайся.

Она вышла в приемную в опустошенном состоянии, она знала это свое состояние творческого бессилия, когда заканчивается какой-то этап. Знала, как ей из этого состояния выходить — снова нагрузить себя той самой работой, от которой уходили силы и которая эти силы давала.

Кто-то топтался в приемной Заурского, и Юлька, проходя мимо, подумала, что где-то видела этого парня. Она споткнулась, словно увидела привидение.

— Этого не может быть. It is impossible!

— Джулия, ты не ответила, согласна ли ты выйти за меня замуж? — Перед ней стоял Кевин Снатс.

— Кевин! Ты сумасшедший! Ты прилетел из Америки, чтобы об этом спросить?

— Да, Джулия, я не могу жениться на тебе без твоего согласия. Ты пишешь письма, и я между строчек вижу твою любовь. Я полгода учу русский.

— Кевин! Зачем ты приехал? — Юлька растерялась, но в его глазах было столько света и любви, столько щемящей душу теплоты и нежности, что она почувствовала, как комок подкатывает к горлу.

— У тебя карие глаза, Кевин. Я хотела посмотреть в твои глаза.

Она вдруг поняла, что поступок Кевина продиктован не безрассудством, а силой любви, любви, которая сейчас озаряет даже маленькую редакционную приемную и которая накрывает ее с головой, светлая и неземная, такая, о которой мечтает каждая женщина.

— Наши американские самолеты хорошо летают. Я прилетел, чтобы ты жениться.

— Кевин, ты настоящий? — Она взяла его за руку.

— Я так хотел тебя видеть. Я люблю тебя, Джулия. Мне надо много тебе сказать.

— У нас впереди целая жизнь, ковбой.

Чувство огромной радости заполняло каждую ее клеточку, ее американское счастье стояло рядом, и она видела его влюбленные глаза.

В приемную то и дело заходили люди, все жали руку Кевину, смеялись и говорили:

— О’кей.

Юлька поняла, что американца надо спасать, а то русские журналисты могут «разорвать его на сувениры».

— Пойдем со мной, Кевин. — Она ощутила в его прикосновении уверенность и нежность одновременно.

Девушка и молодой человек спустились бегом по лестнице, а в редакции еще долго обсуждали, что никакие американские санкции не могут повлиять на любовь, и, черт возьми, хороший этот парень, Кевин, взял и прилетел, чтобы жениться. Истинный мужской поступок.