– Кто это сделал? – выкрикнул он. – Кто? Выйди, я должен тебувидеть!

Из-за крыльца вынырнул Дон Джулз. Он двигался бесшумно всвоих теннисных тапочках. Он держал наготове пистолет 22-го калибра.

– Кто застрелил мою дочь? – крикнул Энди. Горло саднило, ноне от крика. Он прижимал к себе безнадежно обмякшее, бескостное тело в голубойпарке на меху. Он извлек двумя пальцами стрелу – вновь струйка крови.

Отнести ее в дом, мелькнуло в голове. Надо отнести ее в дом.Джулз приблизился и выстрелил ему сзади в шею – так актер Бут выстрелилкогда-то в президента. На мгновение Энди привстал, еще крепче прижимая к себеЧарли. И тут же рухнул на нее ничком.

Джулз убедился, что Макги без сознания, и помахал своим,прятавшимс в лесу.

– Делов-то, – буркнул он. Рэйнберд уже бежал к дому, утопаяв вязкой мартовской каше. – Делов-то. А разговору было!

Первым звеном в цепи событий, что привели к небывалым поразмаху разрушениям и человеческим жертвам, явилась летняя гроза, во времякоторой отказали оба генератора.

Гроза разразилась девятнадцатого августа, спустя почти пятьмесяцев после боевой операции во владениях Грэнтера в Вермонте. Десять днейпарило. А тут, как перевалило за полдень, сгустились грозовые тучи; впрочем,никто из сотрудников, работавших в двух красивых, построенных еще догражданской войны особняках, чьи фасады разделяло широкое зеленое полотногазона с ухоженными клумбами, никто не принял всерьез грозного предупреждения –ни садовники, оседлавшие свои газонокосилки, ни женщина-оператор, котораяобслуживала ЭВМ подразделения А – Е (а также автоматизированную линию подачигорячего кофе) и которая, пользуясь обеденным перерывом, вывела из конюшникрасавицу лошадь и пустила ее в галоп по идеальной дорожке для верховой езды,ни, тем более, Кэп – он осилил богатырский бутерброд в своем кондиционированномофисе и снова взялся за бюджет предстоящего года – что ему до этой парилки заокном?

В тот день, вероятно, лишь один человек из всей Конторы –Рэйнберд за версту почуял грозу, оправдывая таким образом свое имя. Он подъехалк стоянке машин в двенадцать тридцать, хотя отметиться перед началом работы ондолжен был в час. С утра ломило суставы и ныла искромсанная пуста глазница – неиначе к дождю.

Он приехал на стареньком облезлом рыдване с наклейкой"О" на ветровом стекле. Он был в белом халате уборщика. Перед тем каквыйти из машины, он закрыл глаз узорчатой повязкой. Он носил ее только врабочие часы – ради девочки. Повязка смущала его. Она напоминала ему опотерянном глазе.

Огороженный со всех сторон паркинг был поделен на четыресектора. Личная машина Рэйнберда, новенький желтый «кадиллак», заправленныйдизельным топливом, имел наклейку "А" на стекле. Что означало:стоянка дл важных персон; она находилась под окнами особняка, расположенногоюжнее. Подземный переход и лифты соединяли стоянку для важных персоннепосредственно с вычислительным центром и помещениями для экстренныхсовещаний, обширной библиотекой, залами для периодики и – с этого можно былоначать – приемной; за безликой табличкой скрывался целый комплекс лабораторий ипримыкавших к ним помещений, где содержались Чарли Макти и ее отец.

Стоянка "В" – для служащих второго эшелона – былачуть подальше. Еще дальше находилась стоянка "С" – для секретарш,механиков, электриков – словом, для технического персонала. Стоянка"D" предназначалась дл безликой массы – для тех, кто, как говорилРэйнберд, на подхвате. Эта стоянка, с ее богатой и пестрой коллекцией развалиндетройтского происхождения, находилась совсем на отшибе, оттуда было уже рукойподать до Джексон-Плейнс, где еженедельно устраивались гонки на фургонах длскота.

«Вот где развели бюрократию», – подумал Рэйнберд, запираясвой рыдван; он задрал голову, чтобы убедиться – тучи сгущаются. Грозы неминовать. Часам к четырем ливанет, решил он.

Он направился к сборному домику из гофрированного железа,предусмотрительно упрятанному среди высоких сосен: здесь отмечались служащиепятой и шестой – низших – категорий. Халат Рэйнберда развевался. Мимо проехалсадовник на одной из полутора десятков газонокосилок, находившихся в веденииотдела озеленения. Над машиной парил веселенький цветастый зонтик от солнца.Садовник, казалось, не замечал Рэйнберда – тоже отголосок бюрократическихпорядков. Для работников четвертой категории тот, кто принадлежал к пятой,превращался в человека-невидимку. Даже обезображенное лицо Рэйнберда почти не обращалона себя внимания – как во всяком правительственном агентстве, в Контореработало достаточно ветеранов, внешность которых была «в полном порядке».Американскому правительству незачем было учиться у фирмы «Макс Фактор»косметическим ухищрениям. Существовал один критерий: ветеран с явным увечьем –протез вместо руки, инвалидное кресло, обезображенное лицо – стоил трех«нормальных» ветеранов. Рэйнберд знавал людей с душой и мыслями, изуродованнымине меньше, чем его лицо во время той вьетнамской прогулочки в веселой компании,людей, которые бы с радостью пошли хоть разносчиками в «Пиггли-Виггли». А их небрали – вид не тот. Жалость к ним Рэйнберд не испытывал. Все это его скореезабавляло.

Он был уверен на все сто, что те, с кем он сейчаснепосредственно работает, не узнавали в нем агента и хиттера. Кем он был дляних еще семнадцать недель тому назад? Неразличимый силуэт в желтом «кадиллаке»с поляризованным ветровым стеклом и наклейкой "А".

– Вам не кажется, что вас несколько занесло? – сказал емукак-то Кэп. – У девчонки нет никаких контактов с садовниками илистенографистками. Вы видитесь один на один. Рэйнберд покачал головой:

– Достаточно малейшей осечки. Случайно оброненной фразы, чтодобрый дядя уборщик с изувеченным лицом ставит свою машину на стоянке дляважных персон, а после переодевается в рабочий халат в душевой для техническогоперсонала. Я пытаюсь создать атмосферу доверия, основанного на том, что мы сней оба чужаки или, если хотите, уроды, которых гноят в американской охранке.

Кэпа покоробило: он не любил дешевой иронии по поводуметодов Конторы, тем более что во всей этой истории методы действительно быликрайними.

– Великолепно придумано, ничего не скажешь, – уколол его Кэп.

Крыть было нечем, потому что ничего великолепного, всущности, из этой придумки пока не вышло. Девочка даже спички и той не зажгла.И с ее отцом дело обстояло не лучше – ни малейшего проблеска дара внушения,если таковой вообще сохранился. Они все больше сомневались в этом.

Рэйнберда тянуло к девочке. В первый год своего пребывания вКонторе он прослушал ряд курсов, которые тщетно было бы

Сеть забегаловок, где можно быстро перекусить, искать впрограмме колледжа – прослушивание телефонов, угон машин, тайный обыск и ещенесколько в том же духе. Но по-настоящему его увлек один курс – взламываниесейфов, – прочитанный ветераном своего дела по фамилии Дж. М. Раммаден.Последнего доставили прямиком из исправительного заведения в Атланте, с темчтобы он обучил своему искусству новобранцев Конторы. Раммадена называли лучшимспециалистом в этой области, что, по мнению Рэйнберда, соответствовалодействительности, хотя на сегодняшний день, полагал Рэйнберд, он едва ли в чемуступил бы своему учителю.