– Остановит, – сказал Рэйнберд. – Если я исчезну, черезмесяц по всей стране прокатится такая волна гадливости и негодования, чтоУотергейт покажется невинной шалостью. Остановит. Если я исчезну, через полторамесяца Контору прикроют, а через полгода вам инкриминируют в суде такиепреступления, что вы угодите за решетку до конца своих дней. – Он опятьулыбнулся, обнажая кривые редкие зубы. – Я знаю, что говорю. Кэп. Я ведь давноковыряюсь на этой грязной, вонючей делянке, так что урожай будет тот еще,можете не сомневаться.

Кэп попробовал рассмеяться. Смех застрял у него где-то вгорле.

– Больше десяти лет я таскал в свое дупло орешки и всякуювсячину, – безмятежно продолжал Рэйнберд, – как любой зверек, переживший хотьодин раз голодную зиму. У меня, Кэп, такой винегрет из снимков, магнитофонныхзаписей, ксерокопий документов, что у нашей старой подружки миссисОбщественности глаза на лоб полезут.

– Это невозможно, – выдавил из себя Кэп, уже понимая, чтотут не блеф, уже чувствуя, как холодная незримая рука давит ему на грудь.

– Очень даже возможно, – успокоил его Рэйнберд. – Последниетри года ко мне бесперебойно текут данные вашей ЭВМ, я в любой момент могувлезть в ее память. В режиме с разделением времени, разумеется, что стоитденег, и немалых, но мне это по карману. Приличный заработок, удачно помещенныйкапитал. Кэп, перед вами – вернее, сбоку от вас, хотя так будет менее поэтично,– живой пример американского свободного предпринимательства в действии.

– Нет, – выдавил из себя Кэп.

– Да, – сказал Рэйнберд. – Вы знаете меня как ДжонаРэйнберда, но Управление по переосвоению земных недр – это тоже я. Можетепроверить. Мой личный код AXON. Проверьте на основном терминале. Лифт рядом,туда-обратно. Я подожду. – Рэйнберд положил ногу на ногу, правая брючиназадралась, и выглянул лопнувший шов на ботинке. Этот человек, если надо, будетждать вечность. Кэп лихорадочно соображал.

– Работали в режиме с разделением времени... ну, допустим.Но влезть в память...

– Поговорите с доктором Нофтцигером. – Рэйнберд был самапредупредительность. – Спросите у него, сколько существует способов потоптатьсяв памяти, если у тебя есть к машине доступ. Два года назад двенадцатилетнийпострел, неплохо, видимо, соображавший, влез в память ЭВМ вычислительногоцентра американского конгресса. Кстати, я знаю ваш шифр доступа, Кэп. В этомгоду BROW. В прошлом был RASP. По-моему, тот более подходящий.

Кэп таращился на Рэйнберда. Его мозг напоминал трехъярусныйцирк. Первый ярус размышлял о том, что Джон Рэйнберд никогда не бывал такимразговорчивым. Второй ярус пытался примириться с мыслью, что этот маньякпосвящен во все тайны Конторы. Третий ярус раздумывал над китайским проклятьем,на редкость невинным, пока не дашь себе труда в него вдуматься. Чтоб вы жили в эпохуперемен. Последние полтора года составили такую эпоху. Он чувствовал, еще однаперемена лишит его остатков разума.

Вдруг он снова вспомнил Уэнлесса – и ужас придавил его. Емупочудилось, будто он превра... да, превращается в Уэнлесса. Демоны, повсюдудемоны, а он бессилен отогнать их, даже позвать на помощь.

– Чего вы хотите, Рэйнберд?

– Я уже сказал, Кэп. Ничего, кроме вашего слова, что моезнакомство с Чарлин Макги не кончится выстрелом, а только с него начнется. Яхочу... – Его здоровый глаз потемнел, подернулся поволокой, взгляд сталотрешенным. – Я хочу познать ее. У Кэпа отвисла челюсть.

Внезапно сообразив, Рэйнберд презрительно покачал головой.

– Не в этом смысле. Не в библейском. Но я узнаю ее ближе. Мыстанем с ней друзьями, Кэп. Если она и вправду такая могущественная, мы станемс ней большими друзьями.

Кэп издал какой-то странный звук: смехом это трудно былоназвать, скорее взвизгом.

Лицо Рэйнберда продолжало изображать презрение.

– Ну да, вы считаете это невозможным. Еще бы – монстр. Ируки в крови, пролитой по вашему приказу. И все же так будет, Кэп. У девочкидва года не было друзей. Только отец. Для вас она, Кэп, все одно что я. В этомваша главная ошибка. Для вас она тоже монстр. Правда, полезный. Наверно, этопотому, что вы белый. Белому везде мерещатся монстры. Ему даже собственныйотросток кажется монстром. – Рэйнберд рассмеялся.

Понемногу Кэп начал приходить в себя, к нему вернуласьспособность рассуждать здраво.

– Зачем мне идти вам навстречу, даже если правда все, что высказали? Вам ведь недолго осталось жить, и мы оба это знаем. Двадцать лет выохотитесь за своей смертью. Остальное не в счет, в порядке хобби. И вы на неевот-вот напоретесь. А это развяжет нам руки. Так зачем, спрашивается, даватьвам желанную игрушку?

– Возможно, вы правы. Возможно, я охочусь за своейсмертью... признаться, не ждал от вас, Кэп, такого цветистого оборота. Пожалуй,вас недостаточно воспитывали в страхе божием.

– Ну уж вы-то, во всяком случае, не бог, – заметил Кэп.Рэйнберд усмехнулся.

– Ну да, дьявол, я понимаю. Вот что я вам скажу: если бы явсерьез охотился за своей смертью, я бы ее давно нашел. Может, я играл с ней,как кот с мышью? Только я не собираюсь угробить вас, Кэп, или Контору, илиамериканскую контрразведку. Слава богу, не вчера родился. Просто мне нужна этодевочка. А вам наверняка понадоблюсь я. Мне может оказаться по силам то, передчем спасуют все наркотики Хокстеттера.

– А дальше что?

– Когда мы закроем «дело Макги», Управление по переосвоениюземных недр прекратит свое существование. Ваш Нофтцигер сможет сменить всешифры в машине. А мы с вами, Кэп, слетаем в Аризону. Пообедаем в Флэгстаффе, вмоем любимом ресторане, потом пешком пройдемся ко мне и за домом, в пустыне,запалим костер, на котором поджарим шашлычок из разных бумаг, фотографий имагнитофонных пленок. Если захотите, я даже покажу вам свою коллекцию обуви.Кэп думал. Рэйнберд не торопил его с ответом. Наконец Кэп сказал:

– Хокстеттер и его коллеги считают, что может уйти года двана то, чтобы девчонка сломалась. Все будет зависеть от того, насколько силен вней защитный императив.

– А вам больше четырех-шести месяцев не продержаться. Кэпнеопределенно повел плечами.

Указательным пальцем Рэйнберд свернул нос на сторону,скособочился и стал похож на страшилу из сказки.

– Ничего, Кэп, постараемся, чтобы вы подольше продержались вседле. Мы с вами повязаны, много чего нам довелось вместе похоронить – и впереносном смысле и в прямом. А насчет двух лет он загнул. Мы свое возьмем, ивы и я.

Кэп обдумывал. Он чувствовал себя старым и усталым, аглавное – беспомощным.