– Что вы, не стоит, – чуть ли не шёпотом попробовал отказаться интеллигент.

– Бери, говорю, а то скоро совсем коньки откинешь, – настаивал я.

Тот сопротивлялся недолго. Прежде чем отправить сухарь с салом в рот, долго рассматривал нехитрую снедь, затем всё же решился, откусил половину расшатанными зубами, почмокал, словно пробуя на вкус, блаженно прищурился, и из его левого глаза по небритой щеке скатилась слеза. Вторую половину сухаря с салом он жевал несколько минут.

– Спасибо, я уже и забыл вкус настоящего сала, – поблагодарил меня Лерман, облизывая пальцы.

После того как всё раздал самым нуждающимся, один сухарь с парой ломтиков сала прикроил для себя. Благотворительность – вещь хорошая, только и о себе забывать не стоит. Жевал и незаметно косился в сторону воровского угла, откуда недобро зыркали урки.

Но самое главное, что к посылке было приложено письмо, которое пусть и перлюстрировали, поскольку конверт оказался вскрыт, но не изъяли. И там было маленькое чёрно-белое фото, с которого на меня глядело строгое лицо Вари. Фотокарточку я рассматривал несколько минут, вспоминая проведённое рядом с девушкой время, а затем спрятал за пазуху и принялся читать письмо. Варя писала, что после моего ареста в жизни порта ничего особенно не изменилось, что и докеры, и начальство порта вспоминают меня добрым словом, особенно мои музыкальные экзерсисы. Писала, что скучает, вспоминает, как я провожал её домой, как сидели в кафе, как я защитил её честь… Эти строки меня особенно тронули. Выходит, не только она запала мне в душу, но и я ей небезразличен! Чёрт, как же не вовремя я угодил в лагерь, глядишь, сейчас бы уже вовсю встречались…

«А там и в загс, так, что ли? – оборвал я сам себя. – Забыл, что находился в бегах и был на волосок от гибели? Ты не мог осесть в одном месте и создать семью, потому что тебе нужно было постоянно менять дислокацию, ведь по твоему следу идут ищейки Ежова. Так что не окажись я в лагере, всё равно пришлось бы заметать следы, и кто знает, может, я сумел бы уже проникнуть на судно, идущее за границу. Был бы сейчас в какой-нибудь Турции, а оттуда можно махнуть хоть куда».

Мне даже показалось, что от листка бумаги ещё исходил лёгкий аромат сирени – духов, которыми пользовалась Варя. Письмо я аккуратно свернул в несколько раз и спрятал во внутренний карман свой робы. Лежал на своей шконке, заложив руки за голову, смотрел в дощатый потолок, вслушиваясь в потрескивание дров в печурке, и было мне так хорошо, как не было ещё после того, как воры убили отца Иллариона. Посветлело на душе, хоть песни пой. Вот я и не выдержал, запел вполголоса:

Остальные стали прислушиваться, и финал песни прошёл под общее молчание прежде гудевшего барака, где все как один превратились в преданного слушателя. Только закончил петь, как со всех сторон посыпались вопросы, мол, что за песня и кто автор?

Снова, как когда-то о «Тёмной ночи» и «Шаландах», заявил, что сочинил её мой знакомый, и меня также попросили спеть ещё раз. Просили политические, блатные же в своём углу играли в карты и делали вид, что им по барабану, что интересовало в данный момент весь барак, хотя я видел, что они прислушиваются к происходящему.

– Ладно, уговорили, – буркнул я, всем своим видом демонстрируя, что делаю одолжение.

Спел, теперь уже кое-кто даже подпевал, запомнив некоторые слова с первого раза. Затем меня спросили, что ещё интересного сочинил мой друг? Я сказал, мол, много чего, но уже хочу спать, да и вам, граждане осуждённые, не мешало бы выспаться перед завтрашней сменой.

А назавтра, не успел прийти на смену, Олег «обрадовал» меня новостью, от которой мне стало не по себе.

– Воры подписали тебе приговор, – хмуро буркнул Олег, лишь только я заглянул в столярку погреть ладони у буржуйки. – Не знаю подробностей, но информация точная.

– Твою ж мать! – невольно вырвалось у меня.

В глубине души я надеялся, что обойдётся без последствий, тем более прошло уже столько дней, а мне до сих пор никто не кинул предъявы. Наивный чукотский мальчик… Урки такого не забывают, это кровная месть, а я позволил себе поднять руку на авторитетного вора.

– Что будешь делать? – поинтересовался Олег, покосившись в сторону нового, молчаливого работника, которого прислали вместо погибшего священника сколачивать ящики.

– Что делать, что делать… Драться буду, что ещё остаётся! С собой хоть одного, да приберу… Слушай, а нельзя тут где-нибудь тесачком обзавестись? – спросил я, понизив голос.

– Эка махнул! Заточку могу подогнать, у меня тут заныкано, а тесак… Если только с Семочко поговорить?

– Точно, пойду в цех загляну, может, решим с ним вопрос, мужик он вроде нормальный.

Семочко был на месте, что-то объяснял относительно молодому заключённому-слесарю, зажавшему в тисках какую-то заготовку. Дождавшись, когда мастер освободится, отвёл его в сторону и объяснил свою просьбу.

– Что, в самом деле блатные тебя приговорили? – переспросил Семочко.

– Олегу я доверяю, он зря болтать не станет.

– М-м-м-да, здорово ты влип… – задумчиво протянул мастер, ухватив пятернёй небритый подбородок. – Я ведь, когда узнал, как ты воров на место поставил, даже порадовался. Они же совсем краёв не видят. Но и не удивлён, что они злобу на тебя затаили, отомстить решили. Хотя, имейся у них хоть капля чести, могли бы сначала вызвать на толковище и там при всех предъявить тебе претензии.

– Ну, ещё не вечер, может, и вызовут…

– Может, и вызовут, – согласился Семочко. – Но не факт. В любом случае я на твоей стороне, а потому твою просьбу уважу. Сегодня вечерком задержусь во время пересменки, поработаю над заказом.

– Спасибо, Петрович, должен буду.

– Ничего не должен, ты единственный на весь лагерь, кто не испугался против воров встать. Даже завидую немного, я бы так, наверное, не смог…

– Почему не смог бы? Припёрли бы к стенке – ещё как смог бы! Я же вижу, есть в тебе стержень, Петрович.

– Скажешь тоже, – махнул рукой Семочко, но было видно, что мои слова ему польстили.

Эту ночь я практически не спал, держа под подушкой наготове кастет и зажав в кулаке подаренный батюшкой деревянный крестик. На смену отправился таким квёлым, что стало ясно – долго я так не выдержу. Рано или поздно отрублюсь, и тогда урки смогут ко мне подобраться и сделать своё чёрное дело. Впору того же Клыка вызвать на откровенный разговор, может, расколется, кому поручено исполнить заказ…

«Дурак ты, Фима, – поставил я сам себя на место. – Клык, может, и не таит к тебе личной обиды, но он из воров, и этим всё сказано. Так что „оставь надежду, всяк сюда входящий", живи реалиями, а не мечтами».

На полпути из столовой к рабочему месту, когда я, едва переставляя ноги, немного отстал от пары товарищей-грузчиков, из-за угла вдруг выскочил какой-то щуплый мужичонка характерной еврейской наружности. Сначала он воровато огляделся, а затем схватил меня за рукавицу и принялся её трясти.