Лучше всего получалось стричь у зэка по фамилии Исайкин, который и на воле работал парикмахером, поэтому с выбором ответственного лица не мучились. Яков Семёнович жил в посёлке Коминтерново, в полусотне километров от Одессы, и прибыл с нашим, одесским этапом. Впаяли ему 10 лет за покушение на жизнь партийного работника. Как он сам рассказывал, пришёл к нему стричься и бриться недавно назначенный глава посёлка. Да больно уж дёрганым и разговорчивым оказался клиент, не сиделось ему спокойно. Вот и порезал его случайно Яков Семёнович, когда брил. Неглубоко, но кровило изрядно.

– Побежал жаловаться на меня, якобы я хотел его зарезать, – сокрушался мастер ножниц и бритвы. – Я следователю говорю: «Таки вы наплюйте ему в глаза. Сам он виноват. Это поц без стыда и совести!» Да где там, попал в жернова.

Как бы то ни было, в эту ночь урки не стали на меня наезжать, и под утро, когда барак уже дрых в полном составе, за исключением подкидывавшего дрова в печь Митяя, я тоже задремал. Вроде только закрыл глаза – а уже команда дневального: «Подъём!» Туз с Меченым, впрочем, продолжали «давить массу», как говорили у нас в армии. Вот уже вторую неделю они прикидывались больными, и сержант явно на них махнул рукой, предпочитая не связываться с уголовным элементом.

«Что же мне теперь, каждую ночь вот так не спать? – думал я, в лёгкой прострации, словно сомнамбула, двигаясь от столовой к ремзаводу. – И надолго меня хватит? В сменку подежурить никого не попросишь – ни политических, ни, тем более, уголовников, которые под Тузом и Меченым ходят».

От отца Иллариона не укрылось моё состояние, когда я заглянул в столярку погреться. На улице сегодня было особенно морозно, градусов двадцать пять ниже нуля, а в столярном цехе бойко горела печка, обложенная на всякий случай кирпичами, которые тоже неплохо нагревались, отдавая тепло окружающему пространству.

– Что стряслось, Клим? – спросил священник, не отрываясь от работы.

– Да нет, нормально всё, отец Илларион…

– А я вижу, что терзает тебя что-то. Скажи – легче станет.

И словно какую-то пробку выдернул старик. Слова из меня полились сами собой. Нет, всю свою историю, конечно, я не рассказал, ни к чему впутывать батюшку в такие дела, если уж я решил до последнего выдавать себя за Клима Кузнецова. А вот о разговоре с Тузом, в котором упоминался отец Илларион, и последующей затем бессонной ночи покаялся.

– Не переживай, – успокоил меня собеседник.

– Да я особо и не переживаю.

– Переживаешь, я же вижу, – скупо улыбнулся священник. – А если бы перед сном вчера помолился, Господь тебя утешил бы. Молитву знаешь хотя бы одну?

– Отче наш, иже еси на небеси…

– Хорошая молитва. Но для успокоения лучше читать вот это: «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Мария, Господь с Тобой: благословенна Ты в жёнах, и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших. Достойно есть яко воистину блажити Тя Богородицу, присноблаженную и пренепорочную и Матерь Бога нашего. Честнейшую херувим и славнейшую без сравнения серафим, без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу Тя величаем. Аминь».

– Эдак я с первого раза и не запомню.

– А я на листочке сегодня вечером начеркаю тебе карандашиком, а завтра поутру отдам.

Так и договорились. Перед сном, раз не помнил молитву от батюшки, про себя прочитал знакомую «Отче наш». А в сновидениях своих я увидел отца Иллариона. Сидит тот будто на пенёчке, смотрит на меня и грустно так улыбается. Хочу к нему подойти, а ноги не слушаются. А батюшка, посидев, встаёт, осеняет меня крестным знамением, поворачивается и медленно уходит. И я не могу сдвинуться с места, ноги будто приросли, и такая печаль меня обуяла, что хоть в петлю лезь. А силуэт священника так и растаял в тумане…

Наутро решил рассказать батюшке свой сон, может, объяснит, к чему это было. Однако, появившись на ремзаводе, даже ещё не дойдя до столярки, я увидел выходящего мне навстречу Олега Волкова. Глаза его были опухшими, словно он плакал, а губы дрожали. И будто ножом по сердцу резануло.

– Что случилось?!

– Отца… Отца Иллариона ночью убили.

На какой-то миг я оцепенел, оглох и онемел. В глазах потемнело, колени подогнулись, и я опёрся рукой о холодный кирпич стены. Глубоко вдохнул в себя морозный воздух, немного прочистивший мозги.

– Кто? – выдавил я из себя.

– Сам не видел, но говорят, ваши верховодили – Туз и Меченый. А было несколько человек.

– Ясно… Как это было, знаешь?

– Опять же, по слухам. Вроде вывели на мороз раздетого до подштанников и босого, облили из ведра холодной водой. А Туз якобы смеялся, мол, вот тебе наше воровское крещение, батюшка, благословляем. Так и оставили стоять, не давая с места сдвинуться, пока не окоченел. Уркам всё можно, это мы, политические, прав не имеем. Их же и не сдаст никто, кому охота проблемы иметь. А я вот увижу Мороза и расскажу, как всё было. Может, и не сделает ничего, или даже мне хуже будет, но совесть моя останется чиста.

Я обессиленно сел на металлическую балку, не обращая внимания на трещавший мороз, которого даже не чувствовал. Сидел так неизвестно сколько времени, которое спрессовалось для меня в одну тягучую субстанцию, пока Олег не тронул осторожно за плечо:

– Клим, зайди в столярку, погрейся. Я там чай заварил, без сахара, правда…

– Извини, сначала нужно одно дело сделать. Где сейчас тело батюшки?

– В мёртвом бараке. Это…

– Знаю, спасибо.

– Эй, ты куда? – окликнул меня Сеня Говорков с моего этапа, тоже припаханный в грузчики.

– Я скоро, – отмахнулся не оборачиваясь.

Мёртвый барак представлял собой небольшое деревянное строение на отшибе лагеря, куда складировались трупы умерших. Заведовал им старик лет семидесяти, по фамилии Корешков, из зэков, который уже и забыл, сколько сидит, в Чибью его перевели в начале 1930-х из Красноярского края. Это был однорукий инвалид, непригодный к валке леса и другим работам, связанным с физической нагрузкой, вот и определили его в морг.

– Отец Илларион? А как же, привезли его с утра, скоро должен врач прийти, составить заключение, – прошамкал Корешков, сидевший за столом в предбаннике морга возле весело горевшей буржуйки. – Жалко батюшку, хороший был человек, говорят, воры его замучили. Привезли его в одних подштанниках, а они в ледяной корке. И за что, спрашивается?! Спасу от них нет, от воров-то…

– Могу я посмотреть на тело?

– На кой тебе?

– Мне нужно.

– Да смотри, жалко, что ли… Только какой интерес на мёртвых смотреть? Они оттого живее не станут. Ладно бы роднёй ты ему приходился, а так что ж…

Под бормотания Корешкова, взявшего керосиновую лампу, мы зашли в мертвецкую, где на полках лежало несколько трупов в исподнем. Не иначе, из тайги привезли работяг, не выдержавших работы на износ, а захоронить ещё не успели.