На развилке коридора она выбрала второй путь, где толстые пурпурные ковры придавали её шагам большую устойчивость, а не свой обычный – с натёртым до блеска паркетом.

– Теперь можешь меня отпустить, – сказала она. – Отбросим условности.

Джеймс был единственным из домочадцев, кто знал, что бо́льшая часть её немощи – показуха. Конечно, баронесса стара, и зрение её слабело из месяца в месяц всё быстрее. Но она не была дрожащей старушонкой, и клюка её была лишь частью маскарада, разыгрываемого с целью ввести других в заблуждение. При этом слуга не знал, правда ли Констанция предвидела всё, что произойдёт. Ясно, что баронесса не рассчитывала на это именно сегодня, иначе не заставила бы его торчать за дверью, где острый взор не мог сослужить никакой службы. За три года, что экслибр провёл в доме Химмелей, не прошло и дня, чтобы он не читал госпоже романы её юности, произведения мировой литературы или книги великих философов. Благодаря баронессе он познакомился с текстами, на которые у него самого не хватило бы терпения. Заметив, что некоторые из них для него трудны, Констанция заставляла его останавливаться и обсуждала с ним прочитанное, пока не уверялась, что он усвоил смысл и ясно представляет себе описанные логические связи. Не сговариваясь, они стали наставницей и учеником.

Где-то в доме хлопали двери.

– Туда! – Баронесса указала в конец коридора.

Спринтер из Констанции не получился, но она двигалась достаточно быстро, чтобы достичь двери до того, как появится кто-нибудь из их преследователей. Без неё Джеймс добежал бы в два раза быстрее, но три года назад он поклялся, что в случае опасности придёт ей на помощь, и сегодня такой день наступил.

Теперь до них доносились голоса брата и сестры. Когда Джеймс бросил назад последний взгляд, коридор был ещё пуст. Тем не менее он не ощутил ни малейшего облегчения, закрывая за собой дверь в комнату на замок.

– Они сначала расправятся с Фридрихом, – запыхавшись, сказала баронесса без тени сострадания. – Они думают, что после этого их ждут цветочки. Фейт не дурак, но страдает завышенной самооценкой. Относительно Рашели я не уверена. Детка гораздо талантливее, чем я допускала. Она хорошенько утаивала от меня свои дарования.

«„Детка“ прикончит её не моргнув глазом, – подумал Джеймс, – равно, как и меня».

Комната, где они теперь находились, была проходной, их в доме имелось без числа. Через распашную дверь на противоположной стороне они вышли в просторный, словно зал для балов, салон с высоким потолком, обшитым тёмными деревянными панелями. Вдоль стен стояло две дюжины витрин, а в них рядком выстроились книжные корешки. Этим энциклопедическим залом уже много лет никто не пользовался, и поблёкшие справочные издания одиноко стояли за стеклом.

– Подождите, – сказал он.

Она остановилась, зажав свою клюку, как ружьё, и смотрела на него вопросительно.

Джеймс прислушивался к далёкому голосу – где-то Фейт чуть ли не в истерике кричал на отца – и в конце концов кивнул:

– Понятно, они в южном крыле.

Лицо баронессы на миг просветлело. Он взял её хрупкую руку. Пальцы – тоненькие, как у цыплёнка.

– Я выведу вас отсюда.

Качая головой, Констанция улыбнулась:

– Нет, это я нас выведу. Доверься мне, мой мальчик, я знаю, по какому пути нам предстоит двигаться.

– При всём уважении, госпожа баронесса, мы же не можем…

– Сражаться с ними я не собираюсь, – перебила она его. – Не сегодня. Не тревожься.

– Нам бы только добраться до гаражей, тогда мы могли бы на машине…

Она снова перебила его:

– Мы никуда не поедем. Ты должен мне довериться.

С этими словами она повернулась и направилась к одной из витрин. Распахнув обе стеклянные створки, она на мгновение закрыла глаза, впитывая полившийся изнутри книжный дух. Даже спустя десятки лет она не потеряла к нему интереса. Констанция Химмель, эта капризная, властная, эксцентричная особа, будучи библиоманткой до мозга костей, старела, подобно книге: её кожа становилась не морщинистой, а пожелтевшей, как страницы древнего фолианта. И хотя время запечатлело в её внешности свои следы, внутренний мир библиомантки остался нетронутым, как тексты заученных классиков, которых она так любила.

Констанция протянула руку к корешкам, провела по ним кончиками пальцев и извлекла наконец восьмой том энциклопедии азиатских трав. Джеймс слыхал о потайных дверях, открывавшихся подобным способом, но ещё никогда не видел ни одной своими собственными глазами.

Белый тлеющий огонёк замерцал между страницами книги и заструился спиралью между пальцами баронессы, узнавая её руку и сокровенные знаки. Послышался щелчок – и между этой и следующей витриной сдвинулась деревянная обшивка стены. За ней царила тьма. Баронесса сунула книгу обратно и закрыла стеклянные дверцы.

В глубине дома послышался яростный крик.

– Поспешим! – воскликнула она и поднажала на деревянную облицовку.

Спрятанные в стене шарниры даже не скрипнули, словно этим переходом пользовались регулярно.

– А что с теми двумя? – спросил Джеймс. – Они об этой лазейке не знают?

– Нет.

Ему было страшно спускаться в длинные подвальные лабиринты замка: в них было полно тупиков и узких проходов-ловушек. Но в то же время он не хотел, чтобы баронесса вступила в открытый поединок с внуками. Иногда Джеймс думал, что ненавидит старуху – за свой плен, за её строгость и высокомерие, – но теперь он ощущал ответственность за неё, и это его удивляло.

– А что с вашей сердечной книгой? – спросил он.

При себе баронесса держала её не всегда, поскольку дом покидала редко. Книга чаще всего лежала на её ночном столике – неприметный томик стихов забытого поэта. Она утверждала, что по-прежнему в состоянии расщепить страничное сердце, но Джеймс сомневался, что ей когда-нибудь удастся расшифровать его тайные мысли.

Её взгляд затуманился.

– Видно, придётся мне обойтись без неё.

– Я могу за ней сбегать.

– В этом нет необходимости.

– Правда, я могу…

Констанция перебила его со вздохом:

– Этот томик там, наверху, моей сердечной книгой никогда не был – всё только для отвода глаз моих горе-родственничков. Иначе разве я оставила бы его у всех на виду?

Они стояли перед открытой потайной дверью, лестница вела в затхлый мрак. Одну часть лица баронессы заволокла тень, по другой скользил свет, а её бескровные губы растянулись в улыбке. Возможно, в этот самый момент её сына лишали жизни его собственные дети, но Констанция Химмель улыбалась. Джеймс подумал о сфинксе, чьи жилы вместо крови были наполнены тайнами.

– Тогда это было ложью? Не только ваша беспомощность, но и…

– Я не слепа, Джеймс. Может, у меня не самое острое зрение в мире, но я вполне в состоянии прочесть любую книгу.