увитой виноградом беседке, которую кибуц сдавал в аренду на свадьбы, и выпили вина, которое делал соседний кибуц на другом конце долины. Эпштейну то и дело доливали в бокал, а потом его, захмелевшего, отвезли в поля на тракторе. Сильно пахло навозом, перед ним открывался вид на широкие просторы – плодородные зеленые поля, желтые травы и коричневые холмы. Эпштейн стоял, погружаясь мокасинами в почву, и смотрел на трепещущие саженцы, ряды за рядами. «И это всё? – поинтересовался он. – Все четыреста тысяч?» Ему казалось, что хоть саженцев и много, но все же недостаточно. Глава Еврейского национального фонда уточнила у помощницы, и та подтвердила, что еще сто пятьдесят тысяч саженцев, скорее широколиственных, чем сосен, привезут из другого кибуца, но сейчас он видит прямо перед собой сердце леса Сола и Эдит Эпштейн.

Его книги лежали раскрытыми на столе. Он читал Книгу Исаии и Екклесиаст. Он читал агадические сказания в «Книге легенд» Бялика. Человек за захламленным письменным столом в букинистической лавке на Алленби понял, куда он копает, и часто откладывал для него что-нибудь. Но сейчас, незадолго до полуночи, в своей квартире в Яффе Эпштейн оторвался от этих страниц и снова начал шагать взад-вперед. Саженцам нужно еще шесть недель, и только потом их можно будет пересадить. В марте наступит весна, и тогда долина бурно расцветет, холмы покроются лютиками и цикламенами, а саженцы будут готовы. Их выкопают, завернут в дерюгу, перевезут на гору в северной части Негева, и целая армия рабочих высадит их в землю. В Израиле, где почти всегда светит теплое солнце, деревья растут вдвое быстрее, чем в Америке. Летом они уже будут Эпштейну по грудь, а к осени перерастут его. За проектом наблюдала Галит; на этом Эпштейн настоял. От нетерпения он звонил ей каждый день. В том, что касалось лесов и деревьев, его энергия была неистощима, и только ей одной удавалось от него не отставать. От слова «гумус» – так она называла плодородную почву, которую деревья удерживали на месте и которую обогащали, когда умирали, наполняя ее минералами, добытыми из глубин земли, – у Эпштейна мурашки по коже бегали. Он очень заинтересовался темой эрозии, не только в вади, где дождь при внезапных ливнях тек по голым склонам и прокладывал шлюзы в поисках кратчайшего пути к морю, но и во всем мире и в любые времена. Хозяин книжного на Алленби не нашел никаких книг по лесоводству, и Галит договорилась, чтобы кое-какие издания привезли прямо в квартиру Эпштейна в Яффе. В этих книгах он читал про то, как великие империи: Ассирия, Вавилон, Карфаген и Персия – погибли из-за наводнений и наступления пустынь, вызванных массовой расчисткой лесов. Он читал про то, как за вырубкой лесов Древней Греции последовало исчезновение ее культуры и как такое же уничтожение первозданных лесов Италии позднее привело к падению Рима. И все это время, пока он читал, а море катило свои огромные темные волны к его окнам, его собственные саженцы росли, их листья раскрывались, их верхушечные побеги тянулись вверх, к небу.

Эпштейн снова взял книгу: «Спаси меня, Боже, потому что воды поднялись до шеи моей!»

Зазвонил телефон.

Я погряз в глубоком иле, и нет опоры;

вошел в глубокие воды,

и потоком накрыло меня[23].

Это была Шарон, явно взволнованная тем, что дозвонилась, поскольку он теперь редко снимал трубку. Она все еще продолжала искать его телефон и пальто. Стоящего на холодном полу в Яффе Эпштейна не покидало ощущение, что все это было очень давно – Аббас в «Плазе», хромая гардеробщица, грабитель, который провел блестящим лезвием поперек его груди. Но Шарон не забыла и, в отсутствие Эпштейна, не имея инструкций об обратном, упрямо шла по следу. Она возбужденно сообщила, что проследила телефон до Газы.

– До Газы? – повторил за ней Эпштейн и, глядя сквозь темные окна, повернулся в сторону юга.

Она объяснила, что с помощью функции «найти мой iPhone» смогла отследить телефон по GPS. А потом, много часов проговорив по телефону с техником в Мумбаи, отключила режим «телефон утерян» и запустила приложение, установленное, когда Эпштейн только приобрел аппарат, чтобы можно было дистанционно делать снимки. Через несколько часов, гордо объявила Шарон, самое позднее завтра фотографии, сделанные блудным телефоном Эпштейна, будут переданы на ее компьютер.

Эпштейн представил себе, как разбомбленные здания угнездятся в архиве файлов пропавшего телефона рядом с бесконечными фотографиями внуков, которые посылала ему Люси.

Теперь в голосе Шарон послышалась тревога. А как Эпштейн поживает? Она две недели не имеет от него никаких вестей; на сообщения, которые она оставляла, он не отвечал. Не хочет ли он, чтобы она забронировала ему обратный билет?

Он уверил ее, что с ним все в порядке и что сейчас ему ничего от нее не нужно. Подробнее это обсуждать он не хотел, так что поспешно закончил разговор, не спросив, что она собирается делать с фотографиями с его телефона в Газе, когда они наконец придут.

Он надел пиджак и начал спускаться по темной лестнице, не подумав включить свет. На площадке этажом ниже из чьей-то открытой двери выскочила кошка и принялась тереться о его ноги. Соседка вышла, извинилась, взяла рыжую кошку на руки и пригласила его на чашку чаю. Эпштейн вежливо отказался. Ему нужно подышать свежим воздухом, объяснил он. Может, в другой раз.

На пристани, сложенной из камней и бетонных блоков, в темноте какие-то арабы ловили рыбу. «Что вы тут пытаетесь поймать?» – спросил Эпштейн на своем зачаточном иврите. «Коммунистов», – сказали они ему. Он не понял, и они показали, разведя большой и указательный пальцы, что ловят очень маленькую рыбку, вот настолько маленькую. Некоторое время он стоял и смотрел, как они забрасывают удочки. Потом тронул младшего из арабов за локоть и показал на юг, к открытой воде. «Далеко ли до Газы?» – спросил он. Мальчик рассмеялся и смотал леску. «Зачем вам? – спросил он. – Хотите в гости съездить?» Но Эпштейн просто пытался оценить расстояние; кажется, этот навык, как и все прочие, медленно уходил от него.

В «Сотбис» его знали. Знали главы отделов живописи старых мастеров, графики, мастеров современного искусства, ковров. Его знали кураторы первобытной скульптуры и римского стекла. Когда Эпштейн заказывал на десятом этаже капучино, его ловил специалист по гобеленам, у которого как раз оказалась вещичка из брюссельской мастерской, Эпштейну непременно стоит посмотреть. На предварительных показах он не входил в число людей, к которым