— Ты что делаешь, Ира? — вкрадчиво поинтересовался Фернан.

У него была рассечена бровь, Мишина скула наливалась красным.

— А ты как думаешь?

— Ты собиралась облить меня водой?

— Вас! Я собиралась облить водой вас! — Должно быть, у меня сдали нервы, потому что руку с чайником я вскинула слишком резко. Пальцы разжались, он пролетел над головами мужчин, пытающихся выяснить, кто тут главный, и, разумеется, перевернулся.

Над Фернаном.

Шмяк! Это чайник упал на пол.

— Ой, — сказала я, глядя на мокрого Демаре в его мокром шикарном костюме.

— Ира… — Миша шагнул было ко мне, но я покачала головой:

— Уходи. Уходи, пожалуйста. И передай Селани, что все в силе. Я по-прежнему хочу стать собой.

— Сама передашь! — с гневом бросил он и так хлопнул дверью, что я подпрыгнула.

Впрочем, на Мишином уходе мне сконцентрироваться не позволили.

— Ир-р-ра-а-а! — Вот это уже действительно напоминало рычание, а поскольку чайник был вне досягаемости, я спряталась за стул.

— Не подходи, — предупредила выразительно.

— Значит, ему можно подходить, а мне — нет?

— Он ко мне не подходил!

— Подлетел, вероятно. На крыльях любви, — процедил Демаре, не сводя с меня злющего взгляда. — Не хочешь объяснить, что я только что видел?

— Не хочу, — огрызнулась. — Я вообще больше ничего не хочу объяснять!

— Зато я хочу тебя! — рыкнул Фернан.

Вот умеет же он сменить тему!

— Вот! — сказала я, указывая на браслет. — Вот причина того, что ты меня хочешь.

Шагнувший было ко мне мужчина остановился. Посмотрел сначала на меня, потом на браслет. Потом опять на меня. Потом выдал глубокомысленное:

— Да-а-а?

— Селани все рассказала Мише. — Я вздохнула, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами. — Она подарила мне этот чертов браслет, чтобы заставить меня хотеть тебя, а тебя — хотеть меня, пока мы не поменяемся телами назад. Ну, то есть не мы с тобой, а мы с ней, но это и так понятно, я думаю…

Осеклась, заметив, что его величество выглядит как-то странно. Нет, разумеется, после незапланированного душа Демаре в принципе выглядел странно: слегка намокший пиджак и волосы, липнущие к лицу. Глаза сверкают — вот это нормально. Ну а то, что у него как-то странно дергаются уголки губ и что он пытается их плотно сжать, — уже не очень.

— Так он за этим приходил? — поинтересовался его величество как-то слишком весело. — Хотел сообщить тебе эту новость?

— Да, — вздохнула я, подозрительно глядя на него и не понимая, в чем причина внезапного веселья.

И в этот момент Фернан захохотал. Он смеялся так, что у меня в шкафчике задребезжала немногочисленная посуда. А отсмеявшись, поднял руку:

— Прости.

И… продолжил ржать!

Я сложила руки на груди, терпеливо ожидая, когда его величество успокоится и смахнет слезы, выступившие на глазах, а потом указала ему на стул:

— Садись. Тебе бровь нужно обработать.

Честно, мне стало даже как-то обидно (мне-то сейчас не до смеха), но я решила, что уже слишком взрослая, чтобы обижаться. Тем более что решительно не понимала, что такого сказала.

— Ира… — Как ни странно, Фернан подошел и послушно опустился на стул, пока я доставала аптечку. — Этот браслет вообще ни на что не годен.

— То есть как?

— То есть так. Он просто греется, когда человек испытывает сильные эмоции, но никакого другого свойства у него нет. Ни защитного, ни… кхм, того, о котором упомянула ты.

Я замерла, стоя с мокрым бинтом в руках.

— Проще говоря…

— Проще говоря, Селани надули.

Сказать, что я испытала облегчение, — значит, ничего не сказать. Впрочем, облегчение вряд ли можно было сравнить с той отчаянной радостью, которая затопила меня мгновением позже. Значит, приворотный браслет не имеет никакого отношения к нашим чувствам?

— Почему ты мне ничего не сказал? — поинтересовалась строго, промокая рассеченную бровь сначала влажным бинтом, затем сухим.

— Ай! — высказалось величество.

— Не верю, — припечатала я с интонациями Станиславского. Просто очень уж хитро Фернан на меня смотрел. — Так почему?

— Он был абсолютно безвредный, а ты верила в то, что он тебя защищает, — вздохнул Демаре. — Да и не до него тогда было.

— Почему…

Договорить я не успела: меня притянули к себе, усаживая на колени, из-за чего чуть не получили запечатывающим царапины камушком в глаз.

— Потому что, Ира, ни один браслет в мире не изменит моего к тебе отношения, — серьезно сказал Демаре. — Его вообще ничто не изменит. Так что смирись, собирай вещи, и поедем домой.

Ничего себе заявление! Смирись, собирай вещи, и поедем… Что?!

— Поедем домой, — тихо повторил он. — Возражения не принимаются. Я знаю, что у нас сейчас очень непростая ситуация, но я больше не хочу тебя отпускать. Ни на минуту, ни на час, ни тем более на день. Надо побыть одной — запирайся в комнате и будь. Но в комнате, в нашем доме. В доме, где тебя ждут наши девочки.

Завтрак начался с молчания. Такой тишины я не помнила даже на уроках нашей учительницы в младших классах, у которой нельзя было не то что болтать, даже шевелиться. Если кто-то начинал ерзать или вертеться, Зинаида Геннадьевна поднимала ребенка, и он стоял до конца урока. Честно говоря, Зинаиде Геннадьевне (с высоты моих прожитых лет и опыта) следовало работать надзирательницей в тюрьме, а не в школе, но сейчас я чувствовала себя существом гораздо более худшим.

Девочки ни слова не сказали мне вчера, то есть отвечать они отвечали, но это было совершенно неискреннее, показное послушание, от которого я чувствовала себя еще более паршиво. Аделин стало лучше, и это, пожалуй, единственное, что меня порадовало. В остальном…

— Девочки, как вы смотрите на то, чтобы сегодня съездить в город с мирэль Тонэ?

Глаза Кристин возмущенно полыхнули, но она чинно сложила руки на коленях, выпрямилась и произнесла:

— Как скажешь, папочка.

Я открыла было рот, чтобы сказать, что не стоит никуда ехать, если не хочется, но тут же его закрыла. Впервые в жизни я не представляла, что делать и как вести себя с детьми, потому что чувства и теории педагогики уживаются плохо. Или и вовсе не уживаются: каждый равнодушный, намеренно-вежливый взгляд резал по живому. Я была им не нужна, но они вели себя так, как считали правильным. Как будет правильно в моем случае, я не знала.

— А что тут у нас?

— Мамочка!

Аделин и Кристин подскочили на стульях, стоило Жизель вплыть в столовую. Впрочем, вплыть — это мягко сказано. Покачивая бедрами, как каравелла на волнах, она приблизилась и обняла малышек, притянув их к себе и расцеловав так горячо, что мне стало еще более тошно. Да, Селани со своим актерским мастерством, видимо, все-таки чему-то ее научила. Мысль об этом пришла в голову и отказывалась уходить, засела занозой.