и Авель, Бадаев тоже работал словно для будущего своего дела, заранее накапливая материал, намечая проблемы и подбирая людей. После двадцать пятого октября - назначен председателем Петроградской продовольственной управы.

Разговор простой. Ты служишь юрисконсультом в Акционерном обществе холодильников и элеваторов, ты именно здесь и нужен. В первый день восстания будем брать почтамт, телеграф, банки. Брать власть. На второй день острейшим вопросом станет продовольственный. Не сумеем с ним справиться, проиграем. Они уморят нас голодом. Попытаются скрывать и уничтожать запасы, провоцировать мародерство, хлебные бунты, винные погромы. Начнется спекуляция. Мы уже сегодня должны озаботиться, как обеспечить за собой полный контроль. С Авелем договоримся, на «военку» и без тебя работает много народу. Да, ты поэт, ты пишешь пьесы, но сейчас мы решаем с тобой экономическую задачу борьбы за власть. Твое дело - муниципализация выпечки хлеба, нормирование отпуска продуктов потребления (масло, яйца, мясо, крупа, керосин), реквизиция транспортных средств, необходимых для продовольствия, перепись запасов, формирование распределительного аппарата. Звучит не поэтично, но надо делать эту работу, надо.

Двадцать пятого октября ранним утром, договорившись с шоферами и взяв «напиер» в гараже Акционерного общества, которому буквально завтра предстояло окончить свое существование, Вермишев был на зернохранилищах возле Александро-Невской лавры. За ними следовало глядеть в оба. Неподалеку располагались казачьи казармы. Бадаев опасался нападения. Охрана зернохранилищ была своя, ротный комитет высказывался за большевиков. Александр сам не раз выступал перед солдатами. Еще двадцать третьего охрану укрепили красногвардейским отрядом, однако в случае конфликта сил могло не хватить. Пока что все обстояло хорошо. Обычная складская жизнь. Вереница подвод и машин. Командир доложил, что происшествий нет, из районного совета позвонили, что сейчас прибудет дополнительный отряд с Обуховского завода. Поезд уже вышел. А что казаки? Решили поехать к казармам посмотреть. Там вроде бы все было тихо. Ни души, только часовые у ворот. Вызванный дежурный сообщил, что казаки постановили держать нейтралитет.

От Лавры - на Масляный буян в конце Лиговки. Мимо острова Буяна в царство славного Салтана. Но буян это не остров, это открытое место, служащее для хранения товаров. И на Масляном порядок. Потом на Забалканский проспект, там бойни. Вон в том доме он когда-то квартировал. Горячее поле, скоро его не будет, не будет нищих, не будет бездомных. У боен на огромных бронзовых быках по сторонам подъезда восседали матросы с красными повязками.

Теперь на Гутуевский остров, в торговый порт. Здесь было тревожно. Нет, никаких покушений на пакгаузы, на элеватор не предвиделось. Но член портового комитета стивидор[7] сказал, что в Морском канале появились военные корабли, самый крупный из них - линкор «Заря свободы». Зачем они идут, неизвестно. За кого они? За Советы или за Временное правительство? Портовики послали катер для выяснения. Телефон в порту бездействует, повреждена линия.

Александр предложил отправить мотоциклетчика на Путиловский завод за подмогой, это близко. Хотя, что могут сделать вооруженные винтовками люди против военных кораблей. Грозные силуэты уже хорошо просматривались в морской бинокль. Полчаса ожидания, которые укорачивают жизнь на год. Но вот катер мчится обратно, стоящие на палубе победно кидают вверх шапки. Корабли - наши! Кронштадтские моряки идут в Питер делать революцию.

В устье Невы, подъезжая к складам, Александр увидел, как идет минный заградитель «Амур» под боевым флагом с десантом на борту.

С той стороны реки революционный корабль приветствовали рабочие Балтийского завода. Впереди у Николаевского моста грозно застыла «Аврора».

Было два часа дня...

Ночью с тридцатого на тридцать первое августа 1919 года состоялся митинг на Ефремовском вокзале. Митинги происходили часто, это стало революционной традицией.

Рассказывает Иродион Иродионович Макушинский, брат моей матери, мой дядя. Имя уже упоминалось в этой повести. Его революционная и военная судьба пересекалась с судьбою Вермишева. Я не стану даже пытаться объяснять, почему возможны такие совпадения. Поиск героя изобилует ими. Поначалу еще удивляешься, а потом перестаешь удивляться, только радуешься изумительному чувству общности и бесконечности жизни...

«В те годы устали паровозы. Стояли мертвые на путях вместе с классными и товарными вагонами, платформами, холодильниками.

Сделались привычными глазу станционные кладбища с погибшими, казалось бы, еще совсем новенькими паровозами и вагонами. Убиты снарядами, сгорели в огне пожаров, встали на дыбы, покосились набок, разбились в лепешку. Иные могли бы жить, но голод валит с ног не только людей. Пища паровоза - нефть, уголь, дрова, а он, бедный, остался без пищи, ржавеет, сохнет, стремительно стареет и умирает. И тащит его, пыхтя, станционный тягач на кладбище. Кладбища простираются далеко, глазу не видно, где начинается, где кончается. Один, два, четыре ряда, всю Россию покрыли, изуродовали... Кладбище мертвых паровозов - свидетельство страданий, мужества и стойкости людей.

Что может сделать измученный, с лицом, черным от сажи, мазута и голода, одиноко идущий среди сотен таких мертвецов, железнодорожник? И вдруг - в конце кладбища открывается картина жизни!

Особой, необычной жизнью живут, живут! паровозы, платформы, теплушки, вагоны! Забыть невозможно, а рассказать... слова бедны, слабы, маломощны.

Голодный железнодорожник, черный как дьявол, пусть не один, пусть было их пять, от силы шесть человек, именуемых бригадой, совершили чудо... Воскресили паровозы, сотворили бронепоезда!

Угольные платформы с бревенчатым накатом и прорезями пулеметных бойниц, открытые платформы с испытанными в боях трехдюймовками, маленьким начищенным до полного блеска паровозом. Он пойдет в бой, защищенный не бронею, а нервами машиниста, его верой, его выносливостью. Я видел не раз, как сражаются, как дерутся такие паровозы...

А вот, представь дальше, паровоз, одетый в толстые стальные листы. Это невероятное дело сделано руками рабочих железнодорожных мастерских. За ним уже не угольные платформы, а вращающиеся башни шести- и восьмидюймовок,

Я сказал - торжествует жизнь. И это так. Это сразу видно по развешанным для сушки портянкам, красноармейскому выстиранному белью, по дымку из теплушек, по движению людей у вагонов. Вот уже и гармонь заиграла. Моется красноармеец, подставляя руки под струю. Вода льется из котелка, который держит товарищ. Он торопит, хохочет, на гармонь поглядывает. Торопись мыться, а не то он выльет тебе всю воду за шиворот!

Бронепоезда стоят на запасных путях, это мир. Настороженный, неуверенный, готовый к бою по первому зову. Но все равно - сбывшиеся надежды, оправданные жертвы и страдания и собственная твоя молодая жизнь, отданная революции без остатка.

Лозунг висит на двух палках, по красной материи огромными белыми буквами: «Мы есть мы будем». Знаков препинания мы не любили.

Так выглядели железнодорожные станции гражданской войны. Вокзалы описаны в литературе десятки, сотни раз. Что я могу добавить? Представь все иконы