– Зачем это тебе?

– Хочу искупить вину перед Родиной, – не моргнувглазом, соврала Эллина.

– А справишься? – хмыкнула та.

– Постараюсь.

– Самый тяжелый на сегодняшний день объект –строительство нового корпуса завода торфопереработки. Скоро дожди начнутся,заморозки, а здание надо сдать в срок. Кирпич придется таскать на своем горбу.И работать, невзирая на погодные условия...

– Я готова!

– Кирпич выкладывать можешь? – поинтересовалась та.

– Нет, но научусь. А пока могу просто его таскать. Илираствор замешивать.

– Ну, хорошо... Рабочий энтузиазм мы приветствуем...С завтрашнего дня приступаешь!

Так Эллина оказалась на стройке.

Первый день было не просто тяжело – невыносимо. Тележкис кирпичом казались неподъемными, чтобы сдвинуть их с места приходилосьприкладывать нечеловеческие усилия. Через несколько метров они вязли в жидкойглине раскисшей дороги, и, чтобы вытолкнуть их, женщины вынуждены былиподкладывать под колеса доски. К концу трудовой вахты Эллина едвадержалась на ногах. Придя в барак, она упала на нары, даже не удосужившисьпомыться. И только, казалось, провалилась в сон, как зазвучала сиренаподъема. Лишь одно давало Эллине силы – мысль о том, что, надрываясь, онаборется с тем, кто живет внутри ее...

Правда, пока безрезультатно! Но Графиня не теряла надежды,ведь с каждым днем она брала на себя все большие нагрузки...

Прошло три недели. Эллина научилась не только справляться стележками, но и месить раствор, а также вполне сносно класть кирпич. Онабралась за любую работу, вкалывала по двенадцать часов, но единственное, чегодобилась – хронической усталости и непрекращающихся болей в суставах. Еедаже хотели сделать бригадиром «возчиц», да Эллина взяла самоотвод.

Спустя еще месяц каторжных работ Эллина наконец потеряларебенка!

Едва оклемавшись после выкидыша, Эллина вернулась настройку. Она и рада была бы перейти на более легкий участок, да ее желанияникто не спрашивал. Решилась искупать вину перед Родиной тяжким трудом –искупай! Наравне с остальными. Другие не так перед советской властьюпровинились, всего пятилетний срок отбывают, и ничего – трудятся. Да еще спеснями! Естественно, патриотическими. Эллина только диву давалась, слушая их.Все, за исключением идейных контрреволюционерок, даже после всего кошмара, сними происшедшего, оставались верны коммунистическим идеалам и считали, чтоживут в самом замечательном государстве. Эллина так не считала и песен с нимине пела, хотя со времен войны помнила некоторые.

Как-то утром, когда она только-только взвалила на плечомешок цемента, ее окликнула надзирательница.

– Твоя фамилия Берг? – спросила она. В ее вопросене было ничего удивительного, потому что всем заключенным были присвоеныномера, которые, собственно, и были в ходу. – Там к тебе приехали...

– Ко мне? – не поверила своим ушам Эллина. –Приехали? Ну, это вряд ли... – Ей были запрещены свидания. А если быи нет, то родственников, которым разрешалось навещать заключенных, у нее небыло.

– Если ты Берг, то к тебе. Мужик вроде. Говорят, свиданкувыхлопотал аж через министра какого-то...

Эллина свалила мешок на землю и неторопливо пошла к зданиюглавного корпуса. Она не спешила, потому что знала, кто явился по ее душу.«Мишка, больше некому, – обреченно размышляла она, бредя по жидкойгрязи. – И тут меня в покое не оставляет...»

Но Эллина ошиблась в своих прогнозах, что стало ясно, когдаее ввели в комнату для свиданий. Мишка был широким, коренастым, с короткойшеей, а мужчина, что стоял лицом к зарешеченному окну, имел худощавоетелосложение, был высоким и узким в кости. Малыш, сразу же узнала его Графиня ихотела убежать, спрятаться, а то и раствориться в воздухе, лишь бы невстречаться с ним лицом к лицу, но...

– Здравствуй, – сказал Егор, повернувшись.

Эллина молчала. Стояла, не шевелясь. Только пальцы,сжимающие ободок ватной ушанки, нервно подрагивали.

– Поговорим?

Графиня попятилась. Она не хотела ни говорить с Малышом, нивидеть его, но дверь оказалась запертой. Пришлось остановиться.

– Ты не говорила мне, что беременна, – вновь подалголос Егор. – Если б я знал... – Он сделал порывистый шаг в еенаправлении. – Мне так жаль, что ты потеряла его...

Эллина стукнула в дверь ногой и крикнула:

– Я могу отказаться от свидания?

– Элли, да что ты? – взволновался Малыш и сделал к нейнесколько шагов. – Знала бы ты, чего мне стоило добиться свидания...

– Не подходи! – воскликнула она, выставив перед собойруку и уперев ее в грудь Данченко.

– Я понимаю, ты злишься... – начал он, но Эллинаего оборвала:

– Злюсь? О, нет, нисколечко.

– Правда? – В его голосе слышалась надежда.

– Я не злюсь на тебя, я тебя проклинаю!

– Элли, милая, пойми... Это все недоразумение... Мишка менязаставил... А я поддался лишь потому, что он гарантировал мне твоюнеприкосновенность...

– Ты зачем сюда явился? – грубо перебила егоГрафиня. – Оправдываться?

– Нет, я... – Он сделал еще одну попытку приблизиться,но Эллина опять его оттолкнула. – Я приехал, чтобы увидеть тебя,сказать, что люблю и... Буду ждать...

– Двадцать пять лет?

– Сколько потребуется...

– Ты смешон, Малыш, – с кривой улыбкой проговорилаона. – Неужели ты думаешь, что этим жалким лепетом можно все исправить?Дурак... Ты умер для меня! Так что... Прощай!

Она помолчала несколько секунд, затем изо всей силы грохнулакулаком в дверь и заорала:

– Да откройте же вы, наконец!

И когда дверь распахнулась, Эллина вывалилась за пороги торопливо зашагала прочь, затылком чувствуя, что Малыш смотрит ей вслед.

Тянулись однообразно тяжелые годы. Эллина потеряла им счет.Да и какая разница, сколько прошло: год или три? Все равно ей сидеть двадцатьпять лет, и не факт, что она доживет до освобождения, в их лагере каждый денькто-нибудь умирал...

Но Эллина ошиблась в прогнозах относительно своего будущего.Это стало ясно, когда после смерти Сталина началось развенчание культаличности, а затем пересмотр уголовных и политических дел. В 1954 годуначалась реабилитация осужденных. Многие, с кем Графиня отбывала срок,освободились. Остальные ждали, когда дойдет очередь до них. Кое-кто, чтобыускорить освобождение, писали ходатайства в комиссию по амнистиям и подключалиродственные связи. Одна Эллина Берг не предпринимала никаких попыток, чтобыпоскорее оказаться на свободе. Ей некуда (она не знала тогда, что комната всееще ее, потому что рвала все письма, присланные Мишкой) и не к кому быловозвращаться!