Это была первая и последняя ее мысль о ребенке, больше она онем не думала. И видеть не хотела. Даже когда акушерка протянула ейноворожденного со словами: «Посмотри, мамочка, какой бутуз!», Эллинаотвернулась. И делала это всякий раз, когда его приносили для кормления.

– Да что ты за мать? – не выдержала как-то одна изсоседок по палате. – Если ребеночка своего покормить не хочешь? Ладно бымолока не было, а то ведь хоть залейся, вижу, как сцеживаешь. А титькутвоему пацану я даю!

Эллина никак не прореагировала на эту страстную тираду иповедения своего не изменила. Графине настолько было плевать на мальчика, чтоона даже не удосужилась его назвать. В итоге имя ему дал персоналбольницы, назвав в честь отца Эллины Александром.

Когда маленькому Саше исполнилась два дня, к Графине подошелглавврач Сомов и неприязненно спросил:

– Как я понял, вы отказываетесь от ребенка?

Графиня кивнула.

– Хотите отдать ребенка на воспитание государству?

Она пожала плечами.

– Вы знаете, кто его отец?

– Егор Романович Данченко.

– Он наш, местный?

– Нет, он из Москвы.

– Не желаете написать ему письмо?

– Нет.

– Позвонить, сообщить о сыне?

– Нет.

– Но, возможно, он захочет взять мальчика?..

– Никаких писем я писать не буду, – отрезалаЭллина. – И звонить тоже. Если вы такой сердобольный, пишите извоните Егору сами... – И она бесстрастно продиктовала Сомову адресДанченко, хотя не была точно уверена, что тот все еще по нему проживает.

В тот же день Эллина документально отказалась отматеринских прав, вслед за чем была выписана из больницы. А как только ейдали расчет на стройке, бежала в Москву. Все считали, что она боится молвыматери-кукушки, на самом же деле на молву ей было глубоко плевать, главным дляЭллины было переместиться как можно дальше от того места, где находился сынМалыша...

Москва сильно изменилась за то время, что Эллинаотсутствовала. И это было естественно, ведь прошло столько лет и так многовсего произошло... Но Графине казалось, что Москва все та же. Она не замечалауродующих старинную архитектуру новостроек, запустения некоторых зданий,развешанных везде и всюду лозунгов и транспарантов. Все это были мелочи, незаслуживающие внимания, главное, Москва осталась все той же древней, мудрой,безумно красивой и... родной!

И квартира была прежней, несмотря на то что в нейпоявились новые жильцы, а прежние возмужали или состарились. Но Эллина никогдане дружила ни с кем из соседей, а если и общалась, то лишь отдавая даньвежливости. Теперь же она их вообще не замечала! Даже своих «вассалов» (один изних, Андрон, женился и сообщил Графине об этом факте с непонятнойторжественностью) игнорировала. Ей так хотелось, чтоб они от нее отстали, но теи не думали этого делать. Все, включая женатого Свирского, донимали ее своимвниманием и звали замуж. Но их робкие заигрывания и предложения не столькозлили, сколько забавляли Эллину, тогда как наглые и настырные «ухаживания»вновь объявившегося Мишки выводили ее из себя. Никогда в жизни она не была такгруба, ни с кем так мерзко себя не вела, никого так не презирала, но Дубцованельзя было пронять ничем. «Ты все равно будешь моей!» – повторял он, какзаклинание, а Эллина неизменно отвечала: «Никогда!» и захлопывала перед егомясистым носом дверь.

...Как-то воскресным днем Эллина вышла из дома, намереваясьпрогуляться до Чистых прудов, но во дворе столкнулась с Малышом. Тот преградилей путь и сухо сказал:

– Нам нужно поговорить.

– Мне не о чем с тобой разговаривать, – отрезалаГрафиня.

– А о нашем сыне?

– Нашем? – фыркнула она. – У меня личноникакого сына нет.

– Да, я знаю, ты отказалась от него, но... Ведь это ничегоне меняет... Ты – его мать, я – отец...

– Егор! – Она впервые назвала его по имени. – Еслитебе это так важно, забирай ребенка себе.

– Я уже забрал.

– Вот и отлично! А от меня-то тебе чего надо?

– Мне лично – ничего. Но у ребенка должна быть мать...

– Тогда женись! Такому писаному красавцу, как ты, это несоставит большого труда...

– Неужели тебе все равно, – зло перебил ее Егор, –что будет с малышом?

– Все равно, – твердо ответила она. – Так чтопрошу оставить меня в покое!

Она развернулась и зашагала к дому. Гулять Эллинерасхотелось.

– И что мне потом ему сказать? – крикнул ей вследЕгор. – Что его мама умерла?

– Все, что захочешь, – бросила она через плечо искрылась в подъезде.

До дома они ехали молча. Алекс размышлял, Лариса ему немешала. После того как отчет был прочитан, они поехали в больницу к Графине.Саша возлагал на этот визит большие надежды. Теперь ему не просто хотелосьпосмотреть на женщину, о которой он столько слышал за последнее время, но еще испросить у нее, зачем она его разыскивала. Лариса пыталась вразумить его,объясняя, что Эллина не то что ответить ему не сможет, но даже вопроса неуслышит.

– У нее кровоизлияние, понимаешь? – твердила онавсе дорогу до клиники. – Она без сознания. Лежит, подключенная к аппарату.

– И что?

– Она ни на что не реагирует! В том числе и наголоса...

– Но она их слышит, – упрямился Алекс. –Я знаю точно, потому что сам был в коме. Во время операции (мне селезенкуудаляли) я чуть не умер. И пока я балансировал на грани жизни и смерти,слышал все, о чем говорили врачи. Потом им пересказывал, а они дивудавались – все слово в слово повторил...

– Ну, хорошо, пусть так, спорить не буду, но сказать-тоГрафиня тебе все равно ничего не сможет.

– Знак даст!

– Как?

– Моргнет, например.

– Саша, она недвижима, понимаешь?

– А вдруг ей стало лучше? – не сдавался он.

В итоге Лариса, устав доказывать Алексу очевидное,махнула рукой. Однако когда они приехали в больницу и явились в палату, гдележала Эллина Александровна, Лара стала вглядываться в лицо Графини с надеждой.Вдруг она правда слышит и сможет дать знак?

– Она все еще красива, – сказал Алекс.

Лариса вынуждена была с ним согласиться. Графиня сейчассовсем не походила на ведьму, в образе которой пребывала последние десятилетия,она напоминала ту даму, которая была запечатлена на многочисленных довоенныхфотографиях. Лариса просто глазам своим не верила: с лица Графини вдруг исчезлиморщины, оно стало молодым и гладким. Казалось, время обратилось вспять,возвратив Эллине ее красоту...