относительно своей верховной власти, как и русские крестьяне. Следует ли отсюда, что персы, египтяне и китайцы с такою же легкостью перейдут к «идее о peuple souverain»? Если так, то чем более удаляемся мы на Восток, тем более приближаемся к торжеству народоправления. Далее, – почему думает г-н Тихомиров, что, «разочаровавшись в самодержавии царей», народ наш может стать лишь сторонником своего собственного самодержавия? Разве ошибочное понятие о сущности абсолютизма гарантировало когда-нибудь отдельную личность или целый народ от ошибочных представлений о сущности ограниченной монархии или буржуазной республики? «Против государства классового, если только этот характер его делается сколько-нибудь заметным, единодушно станут миллионы народа» – говорит г-н Тихомиров. Но в том-то и дело, что сознание недостатков настоящего еще не дает народу правильного понятия о будущем. Разве абсолютная монархия не была у нас, как и везде, «классовым государством»? Ведь сам г-н Тихомиров признает в нашей истории «существование дворянства, как сословия действительно господствующего», по крайней мере, с «указа о вольности». И разве народ не объяснял именно влиянием и даже прямым заговором бар и чиновников всех невыгодных для него постановлений нашего законодательства, всех произвольных и стеснительных распоряжений администрации? А если это так, то классовый характер нашей монархии был очень заметным. Полагаем, что протест против классового государства проходит красною нитью через всю нашу историю. Против него, действительно, «восставали миллионы», хотя, к сожалению, далеко не так «единодушно», как это предсказывает г-н Тихомиров относительно будущего. И что же вышло из этих протестов? Уничтожили они «классовое государство», привели они народ к тому убеждению, что действительная «верховная власть» не соответствует его политическим идеалам? Если нет, то что же гарантирует нас от продолжения той же печальной истории и при конституционной монархии? Разочарование народа «в самодержавии царей»? Но от чего же спасет оно народ, чему оно помешает? Ведь слабая сторона политического миросозерцания народа заключается, по словам г-на Тихомирова, в выводах, а не в посылках. Если верить нашему автору, то русский народ хорошо знает, какою должна быть верховная власть; он требует, чтобы она была «представительством общенародным», и путается лишь в тех случаях, когда ему приходится определить, – соответствует ли его идеалам данный вид государственного устройства? Заметив одну ошибку, он может впасть в другую, не менее печальную и грубую. Он может не знать, при каких условиях его собственные верховные права перестанут быть пустым и лицемерным словом, завесой, прикрывающей политическое господство высших классов. Допускает ли г-н Тихомиров, что русский народ действительно может не знать упомянутых условий? Что касается нас, то мы нимало не поколеблемся ответить на этот вопрос утвердительно: не только может, но даже, наверное, не знает. А если не знает, то будет ошибаться, а если будет ошибаться, – и поскольку будет ошибаться, – не осуществит и приписываемых ему Тихомировым идеалов, т. е. не будет самодержавным. Г-н Тихомиров считает подобные политические неудачи народа возможными лишь на «Западе» и немыслимыми на его излюбленном Востоке, в странах, спасенных заботливой историей от язвы капитализма. Это было бы резонно и утешительно, если бы политические представления народа не были бы тесно связаны с экономическим его развитием. К сожалению, связь эта несомненна, и народ разочаровывается «в самодержавии царей» лишь там, где экономические отношения его утрачивают свой первобытный характер и становятся более или «менее буржуазными; но одновременно с этим начинает приобретать силу и буржуазия, т. е. становится невозможным и непосредственный переход к самодержавию народа. Г-н Тихомиров утешает нас, правда, соображениями о самобытном развитии России. Но, во-первых, никакие исторические особенности данной страны не избавляют ее от действия общих социологических законов, а, во-вторых, мы знаем уже, что экономическая действительность современной России вовсе не подтверждает политических парадоксов редактора «Вестника Народной Воли». Разочарование народа в самодержавии царей только начинает казаться вероятным, между тем как возрастающее разложение общины и проникновение в народную жизнь буржуазных принципов стало уже несомненным и неоспоримым фактом.

Что если такого рода параллель удержится и в будущем? Ведь, ко времени полного разрыва народа с царизмом, буржуазия может стать всесильной. Откуда же возьмется у нас тогда «народоправление»?

Заметим г-ну Тихомирову, что мы противополагаем народное самодержавие господству буржуазии единственно потому, что ему самому угодно было сделать это. В сущности же мы думаем, что такое противоположение может иметь смысл только в исключительных случаях. Политическое самодержавие народа вовсе не защитит его от экономического порабощения и не исключает возможности развития в стране капитализма. Цюрихский кантон есть один из самых демократических и в то же время один из самых буржуазных кантонов Швейцарии. Демократическая конституция становится средством социальной эмансипации народа только в том случае, когда естественный ход развития экономических отношений делает невозможным продолжение господства высших классов. Так, например, в передовых странах производство все более и более принимает коллективный характер, между тем как индивидуальное присвоение его продуктов предпринимателями вызывает целый ряд болезненных потрясений во всем общественно-экономическом организме. Народ начинает понимать причину этих потрясений, и потому, наверное, воспользуется, рано или поздно, политическою властью для своего экономического освобождения. Но вообразим иной фазис общественного развития, представим себе страну, в которой крупная промышленность только стремится еще к господству, между тем как товарное производство уже легло в основу ее хозяйства; другими словами, перенесемся в страну мелкой буржуазии. Какие экономические задачи должен будет решать «самодержавный народ в этом случае»? Прежде всего и исключительно – задачу обеспечения интересов мелких индивидуальных производителей, так как именно этот класс составляет большинство народа. Но, идя по этой дороге, не минуешь ни капитализма, ни господства крупной буржуазии, так как сама объективная логика товарного производства заботится о превращении мелких индивидуальных производителей в наемных рабочих, с одной стороны, и буржуа-предпринимателей, с другой. Когда совершится такое превращение, рабочий класс разумеется воспользуется всеми политическими средствами для смертельной борьбы с буржуазией. Но тогда взаимные отношения общественных классов станут резко определенными, место «народа» займет рабочий класс, и народное самодержавие превратится в диктатуру пролетариата.

Отсюда следует, что степень подготовки данного народа к истинной и неподдельной демократии определяется степенью его экономического развития. Определенность экономических отношений обусловливает не меньшую определенность в группировке политической, антагонизм труда и капитала вызывает борьбу рабочих партий с буржуазными. Развитие же производительных сил приближает эту борьбу к концу и обеспечивает торжество пролетариата. Так было и есть во всех «западных» странах.

Но славянофильствующим революционерам не хочется, чтобы точно так же было и в России. Подобно тому, как русский крестьянин не любит писаных законов и стремится обделать всякое дело по-своему, «по душе», русский интеллигентный человек боится законов исторических и апеллирует к самобытности, к «субъективному методу в