(сейчас в точке прибытия находился именно он), психозы на «Прорыве» приобрели массовый характер. По самым скромным подсчетам, каждый третий член экипажа сознавался медикам, что испытывает нечто необъяснимое. Люди жаловались, что их посещают галлюцинации, преследуют навязчивые мысли и неуместные, даже непристойные желания. Свой эмоциональный фон они описывали как гнев с примесью апатии. Еще треть экипажа признавались, что не всегда могут вспомнить, чем именно они занимались во время вахты или в свободное время. Эти провалы в памяти беспокоили не столько тех, у кого они обнаруживались, сколько их сослуживцев. В общем, медслужба и психологи крейсера захлебывались от обращений за помощью.

— Изоляции подлежит треть экипажа, — подытожил свой доклад начмед.

Ратушняк оглядел собравшихся на мостике офицеров и понял, что утаивать истинное положение вещей нет никакого смысла — командиры всех боевых частей выглядели не лучшим образом. Более или менее бодро держался Серов, командир БЧ-2 и БЧ-3. Старший помощник Сорокин был раздражен, о чем свидетельствовали нервный тик на его напряженном лице, резкость движений и суждений, но все же держался относительно бодро. Штурман Верещагин и связист Володин отнеслись к докладу начмеда с откровенным безразличием. Складывалось впечатление, что они вообще к миссии «Прорыва» не имеют никакого отношения, что это не они сами сейчас летят навстречу неизведанному, а их голографические проекции. Смущала и нездоровая веселость кап-два Павленко. Командир БЧ-5 слушал Ратушняка с таким выражением лица, будто вот-вот расхохочется, хотя сам медик ничего смешного в ситуации не видел. В заключение своего доклада начмед добавил:

— Лично я бы вообще изолировал добрую половину экипажа, но у нас попросту нет такой возможности. Кому-то нужно наблюдать за пострадавшими, а кто-то и вахты нести должен. Наиболее трудоспособных я снабдил медикаментами и рекомендовал не попадать в стрессовые ситуации. Людям следует избегать одиночества, стараться всегда и везде быть на виду у сослуживцев.

— Интересно было бы узнать, как обстоят дела на «Ксинь Джи», — процедил старпом и обратился к связисту. — Евгений Павлович, вам удалось с ними связаться?

В отличие от капитана Кольского, запретившего всякие контакты с китайцами, старпом Сорокин считал, что в сложившихся обстоятельствах любая информация будет кстати. Пока Кольский был в своем уме, «Прорыв» на связь с китайцами не выходил, а после и они оставили свои попытки связаться с конкурентами. Сейчас уже не было ясно, чем именно вызвано такое поведение китайцев — то ли они разобиделись на русских, то ли у них на борту творилась такая же чертовщина. Командир БЧ-5 вопроса не расслышал, и Сорокину пришлось окликнуть его.

— Евгений Павлович?

Володин вздрогнул, словно его выдернули из дремы, бросил неприветливый взгляд на старпома и переспросил:

— Простите, что вы сказали?

— Что с китайцами?

— А что с ними? — Володин упорно тупил, чем раздражал старпома еще больше.

— Я спрашиваю, есть ли связь с «Ксинь Джи»?

— А, с этими… — Володин картинно зевнул, потянулся и равнодушно ответил. — Нет, китайцы на связь не выходили.

— Что с «Осирисом»?

— «Осирис-3» также молчит. Корабль мы наблюдаем во всех спектрах, он посылает телеметрию, но анализ данных показывает, что он находится в режиме ожидания.

— Поясните.

— Вам случалось выводить со стапелей звездолеты, товарищ старпом? — Сорокин покачал головой — раньше он никогда не принимал кораблей, не вводил их в строй и не занимался их отладкой. Володин пояснил. — Так вот, «Осирис» сейчас больше походит на корабль, только сошедший со стапелей. Пустая оболочка, минимальное программное обеспечение и, вероятно, ни души на борту.

— Ни души? — скептически переспросил Серов. Сосредоточенный и собранный, он, казалось, был единственным, кто сейчас реально пытается разобраться в ситуации. Кроме старпома, разумеется. — Насколько мне известно, экипаж рудовоза «Марк-10» запрашивал разрешение на эвакуацию на «Осирис». У нас нет оснований полагать, что им это не удалось.

— Вообще-то есть, — флегматично ответил связист Володин. — Мы просканировали «Осирис». Два из пяти шлюзов разрушены. Реактор работает на минимуме своих мощностей. Не похоже, что «Осирисом» пользовались в последние годы. Больше похоже на то, что рудокопы только пытались перебраться на него, потерпели неудачу (и не раз) и в итоге оставили свои бесплодные попытки.

— И куда же они в таком случае делись? — хмыкнул Серов.

— Это уже не ко мне вопрос, — отмахнулся Володин. — Мое дело — сканировать и докладывать, ваше — делать выводы.

— Простите, — на мостик зашла Варвара Касаткина. Затравленно озираясь по сторонам, прошла к своему месту. — Опоздала.

— Да вас особо и не ждал никто, — буркнул себе под нос штурман Верещагин. Появление научника действительно не вызвало у офицеров никакой реакции.

Начмед Ратушняк отметил про себя этот факт: офицеры к девушке относились довольно прохладно. Чем конкретно было вызвано такое отношение к научнику полета, он не знал, но подспудно догадывался, где собака зарыта. Об ухудшении состояния капитана после общения с Касаткиной было известно ему и старпому Сорокину. А что знают двое, то, как говорили немцы, знает и свинья. Естественно, новость о плохом состоянии Кольского вскоре облетела весь экипаж, что не могло не сказаться на его настроении. Видимо, как и сам Ратушняк изначально, офицеры решили, что Варвара Касаткина имеет какое-то отношение к умопомешательству капитана. Еще их раздражал факт ее резистентности к эпидемии психоза на корабле. Хотя на этот счет у начмеда была своя теория: женщины, как правило, лучше мужчин справляются с длительными стрессовыми ситуациями. Ни одна женщина на борту, включая Касаткину, на самочувствие не жаловалась. Само собой, это раздражало гордых мужчин. Впрочем, женщин на крейсере было не так много, чтобы с уверенностью говорить о состоятельности теории Ратушняка — слишком уж маленькая выборка.

Варвара Сергеевна сделала вид, что не услышала колкости со стороны штурмана, уселась на свое место и первым делом спросила:

— Я что-то пропустила?

— Ничего, — сухо ответил старпом, — ровным счетом ничего. Продолжаем. Виктор Сергеевич, — обратился он к Аресу, — вы подготовили абордажную команду?

— Абордаж? — Касаткина вскинула брови. — Мы будем штурмовать «Осирис»?

— Не пугайтесь, Варвара Сергеевна, — успокоил девушку Серов. — Это расхожее название для групп десанта, проникающих на чужой корабль, — и Арес вновь повернулся к старпому. — Да, Владимир Ильич, я выбрал из своих ребят наиболее… — тут он запнулся, пытаясь подобрать наиболее подходящее слово, — …эмм, наиболее сохранных.

— Хорошо, — кивнул Сорокин. — Согласно расчетам мы прибудем к «Осирису» через двое суток. Если «Прорыв» ляжет в дрейф, приступим к операции немедленно.

— Если… — горько повторил слова старпома Володин.

— Да, если, — старпом вдруг встал. — Господа, да что с вами? Да, у нас есть проблемы. Да, мы не контролируем полет. Но это не повод опускать руки! Мы все боевые офицеры, не забывайте это! Сейчас не время раскисать.

— Сказала тень капитана… — пробубнил Володин, отворачиваясь от стола на своем крутящемся кресле. Он явно нарывался на скандал.

— Товарищ майор, — тихо обратился Сорокин к начмеду, — проводите командира