Однако просвет в моем однообразном деревенском существовании все же наметился, хоть свежий ветерок и подул совсем не с той стороны, откуда я его ждал.

Однажды, в конце сентября, когда урожай овощей, картошки и зерновых был давно убран, зароды душистого сена высились в колхозных пригонах, а охотники готовились бить драгоценного соболя, почтальон завез на двор Угрюмовых телеграмму, велев засуетившейся Кире Прокловне расписаться в получении, для чего ей пришлось наспех обтирать заляпанные тестом пальцы о чистый, только что надетый передник.

– Чтоб тебя, Гришка! – радостно ругала она возницу-почтальона. – Ни раньше, ни позже! Едва вздумала за лапшу приняться, и ты тут! Ну, давай, давай…

– Не ворчи, тетка! Мы тоже при своих обязанностях! – привычно бурчал Гришка, глядя, как образованная Кира Прокловна выводит на сером замызганном листке свою фамилию, в отличие от большинства своих односельчан, ограничивающихся при росписи крестиком.

Сев на завалинку, женщина тут же вслух прочла мне состоящую из трех слов информацию: «Приеду второго Аглая», и тут же прокомментировала прочитанное:

– О! Приедет она! Ишь, Галактион, как официально! Можно подумать, мы тут бароны какие, что нас заранее ставить в известность требуется! Небось, муженек ее велит дипломатничать. Ну, приедет так приедет, нам что с того? Тортов все равно не печь!

Сибирский климат суров и в воздухе уже запахло снегом. Откуда ни возьмись налетал порывистый ветер, срывая с зародов куски брезента и заставляя сельчан плотнее кутаться в фуфайки. Кое-кто уже потянулся за тулупчишками да катанками, а печи топились почти постоянно, так как каждый знал – поддерживать жилое тепло намного легче, нежели заново оживлять выстывшую избу.

До того ночевавший в душистом сене, где чувствовал себя свободней, я несколько дней назад окончательно перебрался в избу. На длинных широких лавках в кухне было достаточно места, хозяйка выдала мне добротное шерстяное одеяло, а излучаемое печью тепло и вовсе обещало сделать мое проживание здесь приятным. От предложенной мне в одной из комнат задней части дома кровати я по соображениям такта отказался, уверив, что жить по старинке гораздо приятнее. Теперь же, узнав о намерении младшей дочери хозяев приехать погостить, я заволновался.

– Удобно ли, Кира Прокловна, что я здесь, на кухне, обитаю? Ни пройти, как говориться, ни проехать! Аглая ваша, насколько я понял, барышня непростая, с запросами… Не будет ли она недовольна?

Кира Прокловна в ответ только фыркнула:

– Если кому что неугодно, так мы никого не держим. Как приедет, так и уедет! А ты что же, в подштанниках тут по кухне бегать собираешься?

– Нет, но…

– Тогда и разговоров нет. А Аглайкино место никто не занимал, кровать застелена, белье свежее. Ну, а если недостаточно белое да нежное для «госпожи», так уж ничего не попишешь – не привыкшие мы жен партийных работников привечать.

В словах и голосе Киры Прокловны сквозил яд, но было видно, что она довольна предстоящим приездом приемной дочери и ждет ее с нетерпением – вон даже порозовела вся, суетится да прибирается, а ворчит, скорее, по привычке.

Яков никак не отреагировал на известие, лишь пожал плечами и ушел по хозяйству.

Второго октября я еще затемно отправился на охоту. Впрочем, охотой это назвать было трудно – мне просто нравилось бродить по тайге, слушать птичье перекликание, бросать в рот пригоршни кислой брусники и наслаждаться запахами осенних трав, пока еще снег не похоронил их под собой. Сосны шумели над головой, где-то стучал дятел, а неподалеку захлопал крыльями глухарь, перемещая свое жирное тело из одной кучи валежника в другую. Я мог, конечно, пойти на этот звук и, быть может, подстрелил бы птицу из моей берданки, да поленился. Страстным охотником я не был, а живая природа привлекала меня больше, чем убитая.

За этим занятием я совсем забыл о гостье и вспомнил о ней, лишь переступив порог избы по возвращении. Уже в клети я почувствовал запах парфюма, а нарядный передник Киры Прокловны, который она надела поверх добытого по случаю со дна сундука цветастого платья, окончательно вернул меня в реальность.

– Садись, садись, – хлопотала хозяйка, освобождая мне место на заваленной всяким добром лавке. – Сейчас Аглайка переоденется в домашнее, и буду вас знакомить. Я ей уже о тебе рассказала, и она сгорает от любопытства.

Ну надо же, подумал я, что ж во мне такого любопытного? Этим бабам только дай волю – из ничего сенсацию вылепят!

Я тщательно вымыл руки и лицо над рукомойником у печки (грязные после таежной прогулки штаны я сменил еще в клети) и из вежливости поинтересовался у Киры Прокловны, не помочь ли ей чего. Она так же вежливо отказалась, велев мне «прижаться и не путаться под ногами». Я послушался.

Занавесь, отделяющая кухню от горницы, зашелестела и выпустила к нам Аглаю, приемную дочь хозяев, которая успела переодеться и привести себя в порядок с дороги. Увидев ее, я заерзал на лавке, как будто на меня набросился целый рой пчел, и приложил все усилия, чтобы глотнуть воздуха, так как моя дыхательная мускулатура совершенно отказалась работать. Неясный стон вырвался из моей груди и голова противно закружилась.

Товарищ Алеянц же лучше владела собой и, если не считать мгновенно преобразившейся осанки и широко открытых глаз, ничем себя не выдала. Она замерла на пороге кухни и смотрела на меня так, как будто впервые увидела привидение, про которое ей много рассказывали. Ее полная грудь вздымалась, словно после пробежки, а по розовой коже лица пошли белые пятна, выказывая волнение. Через несколько секунд молчания она закусила губу и сложила руки на груди, постепенно приходя в себя. Должно быть, она ожидала встретить меня здесь еще меньше, чем я – ее.

От Киры Прокловны не укрылись наши с Аглаей эмоции, но она, должно быть, объяснила их себе по-своему, потому что широко заулыбалась и, непристойно хихикнув, вновь отвернулась к печи, давая нам возможность рассмотреть друг друга повнимательней.

Что до меня, то я, часто вспоминая эту женщину, давно выработал иммунитет к ее красоте, и был занят сейчас поиском гораздо больше интересовавшей меня детали, без которой не представлял себе товарища Алеянц, а именно – браунинга. Несомненно, она сейчас выхватит его из-под мышки и все начнется сначала…

Вместо этого Аглая, проявляя чудеса снисходительности, села на скамейку по другую сторону стола и, чуть ухмыльнувшись, изрекла:

– Ну, что ж, будем знакомы. Я – Аглая, как Вам, должно быть, уже известно. Не соизволите ли вы сообщить мне Ваше имя?

Я решил не обижаться на язвительный тон, которым она начала разговор, приписав его тому, что дамочка просто не оправилась еще от потрясения, увидев меня здесь.

– Как! Разве ж Ваша матушка не соблаговолила поставить Вас в известность? – поддержал я игру. – Очень странно, зная… скрупулезность Киры Прокловны!

– Дотошность, Вы хотите сказать?

– Но-но, поосторожнее! – донеслось из печного кута. – Я еще не померла и не оглохла!

– Ах, мамочка, не обращай внимания! – тут же отреагировала Алеянц. – Все дети подтрунивают над родителями, разве не так?