Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Послезавтра собираюсь уезжать из санатории. Как-то беспокойно и страшно из этого монастырского бытия снова нырнуть в нелепую ленинградско-московскую пучину. Опять полезли скопом невеселые мысли.
Люди умирают основательно и почти всегда забываются ganz und gar[275]. ‹…› «Вечная память» такая же глупая насмешка, как «вечная любовь». ‹…› Вспоминаю предпасхальные и пасхальные дни детства.
Прошедший месяц кажется сном.
Много смертей за эти дни ‹…› Все так просто и холодно. Такое же событие, как «уехал на дачу». Наоборот, вся суета и «жизнь» кажется коротким спектаклем и маскарадом, притом очень скверного качества зачастую. Оделся да ушел. Из головы не выходит картина роя мух в комнате. Летают, мечутся, а «хозяин» время от времени избивает их полотенцем.
Сегодня ночью, когда ехал в «Стреле» из Москвы, первый раз в жизни видел музыкальный сон: слышал большую глубокую симфоническую пиесу, рядом с которой возникали зрительные картины какого-то снежного, морозного леса, ночных птиц, чего-то жуткого. Потом сон архитектурный, романтические развалины, и грусть о них. Где-то в недрах живет эта красота и ни во что воплотиться не может.
Болезнь, смерть Александры Ивановны, санаторий, больница, трагедия в Европе во многом меня изменили. Спокойная безнадежность, холодное отчаяние. Ни за что уцепиться не могу, все кажется преходящим, ненужным, пустяком и вместе с тем нет раздирающего пессимизма.
25-го июня Д. С. Рождественский застрелился, выстрелив себе в сердце из мелкокалиберной винтовки. Сегодня его хоронил на Волковом кладбище. Самоубийство было давно подготовлено, все дела были приведены в полный порядок, вплоть до заказа цветов на могилу на июль, заказа мраморной плиты для памятника, планированная смерть.
Эта искусственная смерть с заготовкой памятника, весельем прощаний в течение недели, кучей писем, деталировкой имущества, смелым выстрелом в сердце – странная смесь резкого материализма с несомненным мистицизмом. Особенная душа, большой силы, но большой искусственности.
Страшная зима прошлась своею косою по лесам. Повсюду замерзшие дубы, ели, яблони. На многих деревьях жизнь борется со смертью: листья прямо вырастают из толстых стволов. Как будто бы так: внешние слои ствола и ветви промерзли и умерли, но жизнь осталась в глубоких внутренних слоях и через омертвевшую ткань жизнь пробивает себе дорогу в виде листьев к свету и воздуху.
…на зеленом фоне травы, среди лип и дубов ходят morituri[276] восьмидесятилетние старики, академики, одуревшие, поженившиеся на мошенницах-секретаршах. Канкан у гроба. И сама русская наука, воплощенная в этих эминентах[277], кажется очень неприглядной.
Возвращаюсь к лейтмотиву этой книжки. Сознание и мир. Как будто бы верхи сознательного человечества, ученые эминенты, а все de facto скатывается к желчному цеплянию за жизнь, мелкому-премелкому карьеризму (через президиум), опереточным женитьбам на секретаршах и умственному отупению. Д. С. Рождественский – гигант среди этих пигмеев. А может быть, наоборот (да это и, наверное, так), они более приспособленные, более живучие. Выживут и оставят наследников, а Рождественские будут стреляться. ‹…› Прочел «Повелителя блох». К Гофману тянет, а вместе с тем это так нелепо. Смесь немецкой уютности, аккуратности, церемонности с сумасшедшими прыжками Гофмана, вероятно, и определяет его притягательность. Повелитель блох – сон, нелепый, но уютно и обстоятельно рассказанный. Пока есть Гофманы, жить еще на свете можно.
Смотрю как с птичьего полета на муравьиное шевеление человеческих самолюбий и страстей – все назначено, все на благо следующей социологической ступени: сохранению рода, строению общества, так называемой «культуре». Просто – один из методов и путей эволюции.
Снова подхожу к прошлогодней громадной теме. Но не может же эта эволюция происходить механически, автоматически, как бессмысленное колебание маятника, неизвестно зачем и кем щелкнутого пальцем.
Здесь среди зелени, грибов – тихое философское времяпрепровождение à la Descartes[278]. ‹…› Сознание. Безотчетное стремление к пониманию природы, у меня оно появилось давным-давно, лет с 9–10. Помню, варил из розового мыла алхимические эликсиры на спиртовке лет десяти, затем в первом классе – попытка писать учебник географии, задумчивые шатания по лесам летом на даче. Потом, вместе с братом, увлечение химией, взрыв. Полка с химикалиями. Чтение тимирязевских книг, Менделеев. Посещение «народного университета». Первая попытка научной работы – желто-зеленые цветы (молочаи, лютики), опыты с лягушками. Лет 16-ти философское сочинение «Мое мировоззрение» (это начитавшись Мечникова). Чтение, чтение, большой доклад о строении атомов в Коммерческом Училище. Бессознательный туман сознания. Многого из этого не вышло, могло бы и должно бы выйти много больше.
Сижу под деревьями на берегу пруда, скрываясь от прямых солнечных фотонов. ‹…› Настроение спокойное, не восторженное, но и не подавленное. ‹…› Но знаю, что это на час – не больше. Стоит встряхнуться и все заколышется, появится тревога безотчетная. В мире, т. е. на земле, что-то большое творится. К хорошему или к плохому? Умерли близкие, настоящие свои – мама, сестра, Д. С. [Рождественский.] Мир (мой мир) оголел.
Старики: Вернадский, Курнаков здесь и многие другие в Академии. Грустно и обидно за ними наблюдать. Жизнь совсем кончилась. Ушли силы, ушла память, ушел ум. Сплошная борьба с разными недомоганиями, глухотой. Человек дал то, что мог, остался разбитый, испорченный сосуд, не нужный ни себе, ни людям. И такими были все, и Ньютон и, вероятно, Гете. Этот последний десяток лет жизни, вероятно, невыносим. Не потому, что смерть ждет, что человек болен, главное – это психическая немощь, страшное ослабление сознания и ума. Человек еще жив, даже здоров (недавно был у Н. А. Морозова, которому 85 лет и который вполне как будто бы «бодр» и «здоров»), но потухающее сознание делает все бессмысленным.
Почему-то тяжелое, мрачное и безысходное настроение. Кажется все случайным и никому ненужным, как лужи, отдельные цветы, деревья. ‹…› быть деревом и бараном куда лучше, чем человеком.
Эволюция!? Когда все это растирается в пыль и прах случайно наступившим каблуком.
Все кажется, что если вот так, не торопясь, пропустишь весь мир через голову – найдешь пути, дороги, станет все ясным и для самого и для других.
Вчера во время бритья у здешнего парикмахера очутился в