— Господин Гард, если дать официальное заявление о женитьбе на госпоже Астор, то мы сможем скрыть покушение. Новость неожиданная и потрясет Город.

— Вы полагаете я женился, чтобы кого-то потрясти? — с таким спокойствием уточнил маг, что даже мне стало не по себе. Не зря говорят, что инициатива наказуема. Подозреваю, секретарь подумал о том же и тихонечко проблеял:

— Нет, господин Гард.

— Сделайте опровержение, — сдержанно велел он. — Дайте нам спокойно пожить хотя бы пару месяцев.

— Вдруг мы решим развестись, — с милой улыбкой вставила я, проигнорировав убийственный взгляд мужа. — Неловко выйдет.

Мы снова остались один на один. В тишине по-особенному тревожно простучала трость, когда Соверен пересек комнату. Он тяжело опустился на диван, поморщившись, растер грудь, и меня охватила ужасная растерянность. Видеть мужчину, которого обычно хотелось стукнуть по голове «Домоводством», вот таким, истерзанным, было страшно. Воинственная нимфа испугалась и впала в летаргический сон.

— Стряпчий сказал, что ты настаивал на печати безмолвия, — то ли припомнила, то ли пожаловалась я.

— Даже не сомневаюсь, — невесело хмыкнул Соверен и растер лицо ладонями.

— Он сказал, что когда-нибудь ты захочешь жениться по-настоящему.

— Я понял.

— И что от тебя в конечном итоге потребуют наследников.

— Какой предусмотрительный, — буркнул муж.

— Не от нимфы. — Сама не понимаю, почему никак не могла заткнуться, видно же, что человеку и без моих уточнений, мягко говоря, паршиво. — Дети от нимфы — это игра случая и не всегда счастливого. Мы с братом — неплохой пример.

— Лаэрли! — Взгляд был усталым. — Твою племянницу отдадут на следующей неделе. Ты хочешь потом развестись? Если нет, то — ради всего святого — просто сядь на проклятый диван! Я сниму заклятье и если до вечера не издохну, то сначала уволю кретина-стряпчего, а потом вычеркну Эммотов из семейного древа. Планировал в обратном порядке, но ради любимой женщины подвинусь. Идет?

Неожиданно на меня напал идиотский столбняк. Любимая женщина? Я?! Он это обо мне?!

— Ты сейчас что, всерьез задумалась? — оскорбился Соверен.

— Нет! — отмерла я. — Погаси дурацкую печать, развестись и подраться мы всегда успеем!

Опровержение, сделанное педантичным помощником, в утренних газетах никто не заметил... Жителей архипелага взбудоражила скандальная новость: глава семьи-основателей Гард вовсе не лежал при смерти. Он женился! На хорошенькой юной нимфе.

Нечего было вопить страшное слово «жена» посреди возбужденной толпы репортеров.

Газеты возмущались. Где это видано, чтобы чистокровный темный в немыслимом поколении выбрал в жены дочь лесного народа? У супруги дурная кровь, и дети у них родятся — нет, не дураки, прости господи, — а нимфы! Если природа обделит их темным даром? А если наделит светлым?! Вот ведь выйдет неловкость. Равновесие вселенной нарушится и Город десяти островов всенепременно сотрясут ужасные катаклизмы: повышение налогов, разрушение мостов, провал брусчатки посреди площади Гард и пробуждение вулкана (наплевать, что у нас нет ни одного вулкана, обязательно вылезет и пробудится). В общем, нам всем грозит конец света, но это не точно…

И почему-то напечатали не самый удачный портрет Тамарин. Видимо, мое размазанное изображение со спины, сделанное на ступенях башни Гард пронырливым гравировщиком, интереса у читателей не вызывало.

Мы не читали газет, а просто жили, строили семейное счастье. Бывало с переменным успехом… Священное «Домоводство» на всякий случай всегда лежало под рукой. Как отреагировала звезда дома мод Арлис на то, что вдруг стала причиной будущего апокалипсиса, для меня осталось тайной.

«Я все равно люблю тебя!» Соверен Гард

«Ты же все равно меня любишь, да?» Лаэрли Гард

В музее древностей острова Тегу происходило небывалое столпотворение. Повод был самый неожиданный: Соверен Гард отпер семейную сокровищницу и на целый месяц устроил большую экспозицию. Поговаривали, что ради жены, которая уже два года отучилась на искусствоведа в академии острова Тегу.

Должна признаться, что я действительно грызла гранит «красивейшей науки», как любил говаривать профессор истории искусств. А наука грызла меня, въедливо, с чувством, с расстановкой. Мозги набекрень. Как вообще можно было купиться на уговоры мужа и пойти вместо приличного педагогического факультета в этот — прости господи — дурдом?! Только второй курс окончила, а от слова «искусство» уже глаз нервно подергивался. В общем, исключительно экзаменационным помутнением рассудка я могла объяснить тот прискорбный факт, что попала в наинелепейшую ситуацию…

Я лишила Небесного воина мужского достоинства!

Думала, дай-ка проведаю, как поживает несгибаемый во всех местах каменный воин, коль после экзамена не успела на открытие выставки и красную ленту разрезали Соверен с Хэйзер… Потом в газетах гравюры посмотрю, наверняка появятся. Маленькая прехорошенькая нимфа, кромсающая ленточку огромными ножницами, и смотрящий на расчленение сверху вниз гордый отец.

Глядя на лучших друзей, темного мага и девочку, ни одна живая душа не поверит, что с самого начала они не могли сжиться. Умеющая со вкусом терзать неугодных ей людей, хулиганка едва не довела нас с Совереном до развода и кровавой драки c применением «Домоводства». Сейчас, конечно, все семейные потрясения остались позади. Пришли и понимание, и сплоченность, и привязанность. А теперь эти двое вовсе образовали военный союз и страстно желали братика или сестренку. Мнения разделились, поэтому лучше обоих сразу. Учитывая, что у меня заканчивались экзаменационные испытания за второй курс, висела курсовая, проваленная три раза, и нервная система отличалась исключительной возбудимостью, я почти научилась лаять на слово «младенец». Не хуже злобного демоненка, умеющего маскироваться под занавески в гостиной. К слову, Кыш оказался девочкой. Кышей.

В общем, в помутненном рассудке я зашла в зал Небесного воина и снова обнаружила знакомый розовый платок в белую клеточку! Не представляю, сколько у мадам Богарт имелось возмутительных платочков, может, она держала мануфактуру по их пошиву или заставляла по ночам строчить подневольную невестку, но покров был на месте. На том самом месте, которое любознательные старушки и благородные девицы имели полное право обозревать в любое время и во всех подробностях. И я сейчас говорю не про уродливые каменные уши, слепленные скульптором не иначе как в хмельном угаре.

В зале царила гулкая тишина. Небесный воин страдал от тряпочки, а народ толпился на другом конце музея, где выставляли напоказ сокровищницу семьи Гард. Воровато обернувшись, я проверила нет ли зрителей и, неприлично задрав скромную юбку, шустренько забралась на постамент. Тряпочку сдернула… и начала терять равновесие. Инстинктивно я вцепилась в то, что торчало на теле воина. А торчало именно оно — мужское богатство.