– Значит, порно? – сказала Блум. – Но не только? Она еще и общалась с людьми этого типа?

– Было одно сообщество…

– О садомазохизме?

– Наверное, можно это и так назвать… Йессика особенно много общалась с девушкой по имени Джой. И потом, когда она заполняла все эти сложные анкеты, чтобы получить визу и разрешение на работу и все такое, она указала Джой как контактное лицо в США. И когда я думаю, о чем они общались…

– Значит, Йессика хотела получить разрешение на работу?

– Она не работала, пока училась в гимназии, – ответила Хульт. – А у меня было не так много денег, чтобы дать ей с собой. Она собиралась работать в США, это было очевидно с самого начала.

– Вы с ней спорили по этому поводу?

– Да, спорила… Я накричала на нее, спросила, не собирается ли она в Америке работать шлюхой. Мне стыдно теперь, ужасно стыдно.

– А она собиралась в Америке работать шлюхой?

– Не думаю, у меня это просто само собой сорвалось. У Джой были какие-то знакомые, которые могли взять Йессику на работу, Джой и сама у них какое-то время работала. А что было потом, я не знаю.

– Йессика указала Джой как свое контактное лицо в США, – сказала Блум. – А вы украдкой заглянули в ее анкеты. Значит, вы видели фамилию Джой?

– Ее звали Джой Вианковска, она жила в Голливуде.

– В Голливуде в Лос-Анджелесе? В том самом Голливуде?

– Да, там было написано «Калифорния».

Блум демонстративно повернулась к Бергеру, но увидев, что он уже вовсю ищет имя в Интернете, продолжила:

– Йессика, конечно, звонила и просила денег? Она упоминала Джой?

– Да, они вместе снимали квартиру в Голливуде. Это было через пару месяцев после ее отъезда, и потом она не звонила до самого конца своего пребывания в Америке. Тогда я уже переехала сюда. С Еленой.

– С Еленой?

– Мы жили вместе четыре года, – улыбнувшись, пояснила Эбба Хульт. – Потом она заболела раком и умерла. Она покоится вон там.

Эбба показала на окно, за которым виднелась церковь.

– В холоде, – добавила Хульт. – В ледяном холоде. Полагаю, Йессика лежит где-то в таком же месте.

– Там, где она, еще холоднее, – сказала Блум, бросив взгляд на Бергера. Он поднял три пальца.

Три женщины, которых зовут Джой Вианковска. В Лос-Анджелесе? Но задавать вопросы сейчас не время. Блум просто одобрительно ему кивнула.

Бергер молчал. Понял, что будет лучше, если говорить будет она. Может быть, он все-таки чему-то научился.

– Спасибо, Эбба, – сказала Блум и наклонилась к седой собеседнице. Они быстро обнялись.

– Вы были абсолютно правы, – сказала Эбба Хульт, по щекам которой текли слезы. – Мне было необходимо это рассказать. Необходимо поделиться этим с кем-то.

– Если из-за Йессики вас мучает совесть, то вы можете успокоиться. Уверяю вас, Эбба, она того не стоит.

– Может быть, вы хотите посмотреть фотографии? – спросила Хульт, вытирая слезы. – Сама я никогда не интересовалась фотографированием, у меня даже снимков Елены раз-два и обчелся, но Уве питал к нему какую-то, я бы сказала, клиническую страсть.

Она встала, двигаясь куда легче, чем когда она встречала гостей на пороге. Выбежав в холл, Эбба распахнула дверь, за которой оказалась гардеробная, где царил удивительный порядок. Она зашла внутрь, и до Бергера и Блум донесся шорох перебираемых вещей.

Бергер шепнул:

– На все Соединенные Штаты три Джой Вианковска. Если повезет, сможем связаться с ней уже сегодня ночью.

Эбба Хульт вышла из гардеробной, неся перед собой обувную коробку. Она поставила ее на стол с таким стуком, что блюдо с печеньем подпрыгнуло. Потом открыла крышку.

Фотографии оказались самые что ни на есть классические и лежали в полном беспорядке. Ни одна не прошла цифровой обработки, и все уже пожелтели от времени. Все снимки совершенно определенно печатались с пленок, которые проявляли в темной комнате.

Бергер и Блум одновременно вздохнули, вместе с тем ликуя в душе. Бергер достал из коробки почти все фотографии, пачка в его руках расползалась, и он поделил ее на две половины. Эбба Хульт тем временем взяла еще один кусочек сахара и на старый лад зажала его между губами. Потом наполнила блюдечко и выпила с полчашки кофе, пока сахар таял.

Бергер перебирал снимки и видел, как Блум проделывает то же самое. В основном, попадались фото младенца, словно впоследствии интерес Уве Юнссона к фотографированию угас. Иногда совершенно не в хронологическом порядке среди них оказывались снимки ребенка постарше. Это, несомненно, была Йессика Юнссон, снятая в разном возрасте, а обстоятельства были вполне традиционные. Праздник летнего солнцестояния, Рождество, снег, лыжи, солнце, море, пляжи. Крайне редко какие-то другие люди помимо Уве, Эвы и Йессики. На нескольких фото, всегда в глубине кадра, мелькнула молодая Эбба Хульт. Бергер понял, что просматривает снимки все быстрее и быстрее, как будто ему все яснее становилось, что ничего интересного из этой груды фотографий не извлечь. Он заметил, что и у Блум темп нарастал, так что тот самый снимок чуть не остался незамеченным.

Бергер остановился, вернулся к уже отброшенным фото. И уставился на одно из них.

Он видел, что Блум тоже прервалась и смотрит на него. Она отложила свою пачку в сторону.

Бергер принялся разглядывать привлекшую его внимание фотографию. Ее сделали в разгар лета, и в глубине кадра какой-то водоем вроде маленького лесного озера сверкал в солнечных лучах. На переднем плане сидел ребенок лет восьми. Широко и немного притворно улыбаясь, ребенок держал что-то в вытянутой вперед руке. Это был крупный зеленый предмет, и фотографу удалось отрегулировать диафрагму и настроить выдержку так точно, что ни одна деталь не оказалась смазанной, несмотря на заметную разницу в расстоянии.

Все было четко и понятно. Озерцо вдали, странная улыбка восьмилетней Йессики Юнссон в центре и крупным планом – растение, которое она протягивает в объектив.

Четырехлистный клевер, который она протягивает в объектив.

Из-за близости к фотоаппарату листок казался неестественно огромным, почти такого же размера, как улыбающееся лицо маленькой Йессики.

Бергер показал снимок Блум и потом передал его Эббе Хульт. Она взяла его, рассмотрела, непонимающе покачала головой и повернула фото обратной стороной.

– Я не знаю, где и когда это снято. Но сзади что-то написано.

Она взяла со стола очечник, повозилась немного с очками, потом надела их и сказала:

– Надпись сделана детским почерком. Должно быть, это написала сама Йессика.

Эбба Хульт поднесла фотографию немного ближе к глазам.

– Очень мелко. Трудно прочесть.