Повешенная под прямым углом к стене вывеска скрипела ржавым железом, приглашая блуждающих в ночи путников найти приют в таверне «Кабанья голова». И если вы соблазнялись и входили в низкую полукруглую дверь, то внутри вас ждало простое и скромное убранство.

Когда-то стены таверны были выбелены. Но дым и копоть от сложенного из камней очага давно зачернили и стены, и деревянные балки, поддерживающие потолок. Железная цепь, свисающая с потолка над очагом, заканчивалась массивным крюком. В висевшем на нем котелке булькала похлебка. Освещалась таверна неярким светом нескольких масляных светильников и огнем очага. По углам таверны притаилась тень.

Катержина, симпатичная жена хозяина таверны, в белой блузке с тугим корсетом и пышной полосатой юбке, быстро, ловко разносила оловянные кружки с пенным пивом.

Время от времени подходя к очагу, она оживляла огонь ветками хвороста, набирая их из охапок, лежащих рядом. Сухие ветки трещали, извиваясь в пламени, и красные блики отсвечивали на начищенных кастрюлях, развешенных по стенам.

Сам владелец таверны – Войтек, высокий крепкий человек в потертой суконной куртке, густо обросший пегими волосами, стоял, облокотившись на деревянную стойку, и, казалось, дремал. Как у большинства владельцев питейных заведений, внешность его была свое образна. Взглянув на Войтека, вы невольно вспоминали о разбойниках с большой дороги. Впрочем, работа обязывает. Можете быть уверены, что его сонно прикрытые глаза видели всех и все в таверне. И кто сколько пил, и кто как платил, и кто пытался коснуться полной руки Катержины.

От острых глаз Войтека не укрылся тихо сидящий в темном углу монах-францисканец в грубой шерстяной рясе, подвязанной веревкой с тремя узлами. Монахи этого странствующего нищенствующего ордена жили подаянием. Многие особенно ревностные из них все время казались себе недостаточно бедными и просили подаяние только натурой. Они могли взять продукты, одежду, книги, но ни в коем случае не деньги, чтобы деньги не запятнали бедности. Но этот странный монах ничего пока не просил, а Войтек не намеревался предлагать и выжидал.

Бенедикт сидел на деревянной лавке в углу комнаты и, зажав в ладони кольцо с лиловым камнем, думал. И непривычные эти раздумья давались ему с трудом и были ясно видны на его простом пухлом лице. Он то пытался сурово сдвинуть брови, то поднимал их удивленно, то морщил нос, то вытягивал губы и при этом вздыхал, глубоко и часто вздыхал.

«Ничто так не беспокоит человека, как нечистая совесть» – и эти слова Эразма Роттердамского как нельзя кстати подходили к данному моменту. Потому как Бенедикта мучила именно она – нечистая совесть.

Во-первых, он не смог остановить погром в еврейском квартале. Но видит Бог, он пытался, пытался произнести пламенную проповедь и заступиться за евреев. Но не было у него этого дара влиять на людей. Его вялые слова никто и не слушал. Горожане целовали полу его рясы и просили благословения.

Люди Средневековья верили, что в облачении монаха заключается священная сила. Считалось, что человек, поцеловавший полу рясы странствующего монаха, обретал отпущение грехов на пять лет вперед. Они целовали, получали прощение и шли убивать. А теперь он сидел и страдал оттого, что, не желая, давал благословение на страшное дело. Так ведь и это не все.

Он совершил еще один тяжкий грех, сняв кольцо с чужой руки.

«Не потакай прихотям собственной плоти, но лишь обеспечивай плоть необходимым», – гласил постулат ордена. Но слаб человек. И чем сильнее голод мучил Бенедикта, тем больше он склонялся к решению расплатиться кольцом за ужин и ночлег и тем сильнее и чаще вздыхал.

Наконец решившись, он разжал ладонь и посмотрел на кольцо. Настороженный Войтек, приоткрыв глаза, тоже издали заглянул в ладонь Бенедикту.

«Что там у него? О, кольцо. И как блестит. Ну давай, давай его сюда, чего тянешь?» – мысленно подталкивал он монаха.

Бенедикт перестал вздыхать и, совершенно по-сорочьи наклоняя голову то к левому плечу, то к правому, не торопясь разглядывал кольцо. Поблескивали разноцветные полосы, благородно блестел камень. Неожиданно Бенедикт стал надевать кольцо на третий палец левой руки.

«Ну и болван, – встрепенулся Войтек, полностью открыв глаза, – надевать такое колечко на такие пальцы толщиной со свиные колбаски».

Но кольцо, как ни странно, к удивлению Войтека и самого Бенедикта, спокойно проскользнуло по толстому пальцу, легко, ровно обхватило его.

– О, – изумленно сказал Бенедикт и, оглянувшись по сторонам, увидел внимательные глаза Войтека. Он протянул руку к Войтеку, намереваясь показать кольцо и разделить с хозяином свое удивление. В очаге ярко вспыхнуло пламя и осветило лиловый зрачок. Камень сверкнул, из его глубины к самой поверхности поднялся и прояснился глаз, строго глядящий на Бенедикта.

Глаза самого Бенедикта округлились, он ужаснулся и, не сводя взгляда с камня, попытался поднять правую руку и осенить себя крестным знамением. Но рука безвольно упала, в глазах потемнело. И, стукнувшись лбом о дерево стола, Бенедикт повалился ничком на лавку, а затем, не удержавшись полным телом на узкой лавке, съехал с нее под стол.

* * *

Очнулся Бенедикт от холода. На нем почему-то не было его шерстяной коричневой рясы. Вместо нее он был одет в просторную, когда-то, видимо, белую, но теперь затертую грязную рубаху и широкие штаны. Обувь на деревянной подошве тоже куда-то исчезла. Босые ноги были запачканы глиной, щиколотки соединялись тяжелой железной цепью. Бенедикт пошевелил пальцами грязных ног и огляделся.

Обширный, выложенный плиткой двор со всех сторон окружало двухэтажное здание со множеством выходящих на веранду дверей. В круглый бассейн в цент ре двора бежала вода быстрого ручья. Вдоль всего первого этажа шла галерея. Полукруглые арки, опирающиеся на колонны, отделяли ее от двора. В углу этой галереи, лежащим на охапке соломы в окружении спящих вповалку людей, и обнаружил себя Бенедикт.

Удивленно хлопая глазами, он встал и вышел из тени галереи на свет двора, с трудом двигая скованными ногами. Разгоняя полумрак утра, лучи восходящего солнца розовели на светлых стенах.

– Куда? – тут же услышал он вопрос и увидел покрасневшие после бессонной ночи, но внимательные глаза сторожа. Сторож сидел на корточках, привалившись к стене, и держал перед собой между согнутых ног копье.

– Туда, – неопределенно проговорил Бенедикт.

Но охранник понял и молча мотнул головой в угол двора.

– Быстро, – грозно предупредил он.

Бенедикт поплелся в указанном направлении мимо опущенных на колени и освобожденных от поклажи верблюдов. Мимо коней, поднимающих головы от привязанных торб с сеном и косящих на проходящего Бенедикта большие темные глаза. Мимо понурых, грустных осликов. Мимо тощих камышовых подстилок, на которых спала прислуга.

В отличие от Яэль и Карла, Бенедикт не стал задумываться над тем, как и почему он здесь очутился. Он твердо верил, что все в жизни зависит от Бога. И раз он здесь, значит, это наказание за грехи, которые он совершил. А потому незачем думать. Надо принять Божье наказание и стараться заслужить прощение. Кротость и смирение – две характерные черты францисканского призвания.