– Я знаю, как сделать его побег правдоподобным. Ну, то есть чтоб он так думал. Дай свою саблю, нойон! А сам отлучись… скажем, во-он в те кусточки по неотложному, вполне житейскому делу.

– Ты точно все рассчитал, Гамильдэ? – увидев вспыхнувшие глаза юноши, Баурджин подавил все сомнения, улыбнулся, протянул саблю и лишь пожелал: – Удачи!

Как и договорились, спрятался за кустами. Жимолость ли это была, а может, багульник, может, и вообще – малина или шиповник – князя сейчас не интересовало. Лишь все удачно прошло, лишь бы… Хотя – Гамильдэ-Ичен не дурак и опытный воин. Так что переживать-то?

Из-за кустов было видно – не очень, правда, хорошо, – как юноша с саблей в руках подошел к предателю. Ага, тот уже успел развязать руки – ненадежно оказался связан, так и было задумано… Вот вскинул голову, дернулся – видать, догадался, зачем пришел Гамильдэ-Ичен… Ну! Ну же!

Взмах сабли… О, как солнце вспыхнуло на клинке!

Ага! Гамильдэ согнулся… упал…

А предатель Сухэ опрометью бросился к пасшимся невдалеке лошадям. Вскочил в седло и взял с места в галоп. Так что из-под копыт полетела трава и комья жирной коричневой грязи, словно из-под колес буксующего грузовика.

– Ну, вот… – выходя из-за кустов, с удовлетворением произнес князь. – Ну, вот и славненько.

А Гамильдэ-Ичен между тем все лежал.

– Эй, эй! – нойон перешел на бег. – Что с тобой, парень?

Юноша наконец поднялся, шатаясь. Смущенно улыбаясь, он держался за руку, ту самую, что уже была не так давно ранена. Сквозь крепко сжатые пальцы проступала кровь.

– Что? Что такое? Ты ранен? Ах, как неудачно…

Гамильдэ-Ичен довольно расхохотался:

– Наоборот, очень удачно, князь! Пришлось придержать саблю, дать ему возможность выхватить у меня из-за пояса нож… и ударить. Я специально подставил раненую руку – чтоб сразу пошла кровь… А он-то, верно, думал, что поразил меня в живот… Дурачок!

– И все равно, – недовольно пробурчал Баурджин. – Можно было бы обойтись и без крови.

– Да как же без крови, нойон?! Ты же сам сказал – чтобы все выглядело натурально.

Ну, что сказать? Пришлось перевязывать. Поясом самого раненого, чем же еще-то? А после перевязки сломя голову нестись на запад! Да-да, на запад – к Онону, как и должно было сложиться в мозгах предателя. Доскакав до сопки, разложили костер. Быстро затоптали – лишь было видно, что останавливались. Тут, в кустах, оставили ленточку – якобы случайно зацепились; специально проехали по грязной луже, оставляя везде отпечатки копыт. Так и развлекались почти до самого вечера, пока Баурджин не сказал:

– Хватит.

И уж только тогда поворотили на юг. Нет, не к Керулену, а к Халкин-Голу, к озеру Буир-Нур – не такой уж и большой крюк получался, зато дорога не в пример удобнее. Да и враги вряд ли догадаются… хотя кто их знает? Но, по крайней мере, бросятся по настоящему следу не сразу.

Погоня настигла их только на пятый день, когда беглецы подъезжали к высокому перевалу. Погода портилась.

Черной ночью превращался он в волка,

Светлым днем становился черным вороном…

Л. Данзан. Алтан Тобчи

Оторвавшись от преследователей, беглецы гнали коней почти весь день, лишь, как стемнело, укрылись в одном из распадков, где и провели ночь. А потом еще около трех дней ехали на юг, пока за синими вершинами сопок не заблестело огромное водяное зеркало – озеро Буир-Нур.

Погода снова улучшилась, дни стояли прозрачные, ясные, как почти всегда и бывает в Монголии. Хотя ночи выдавались холодные, по прикидкам Баурджина-Дубова, где-то даже до минус пяти-семи по Цельсию, однако к полудню солнце прогревало воздух примерно до плюс восемнадцати. Такие вот перепады – обычное дело в здешних местах. С утра еще под копытами коней трещал на лужах ледок, ну а ближе к обеду вновь возвращалось тепло, почти как летом.

В переметных сумах, как водится, нашлись и запасные тетивы для стрел, и наконечники, и точило, не говоря уже об огниве, так что голода путники не испытывали – изготовив луки, по пути стреляли дичь, в основном уток. С вечера жгли костер, не чинясь – во-первых, холодно, а во-вторых – и уток надо было на чем-то поджарить. Да и места вокруг тянулись людные – не раз и не два уже беглецы замечали за сопками синие дымки кочевий. Двигаться можно было без опаски, вряд ли погоня стала бы искать их здесь, далеко в стороне от прямого пути к Керулену.

На исходе третьего дня путники устроили привал на берегу Халкин-Гола. Как сильно подозревал Баурджин – примерно на том самом месте, где, схватив шальной осколок, погиб комполка Ремезов. Ну да, вон тут стояли пушки, там – переправа, а на той стороне – японские доты, сложенные из больших серых камней.

А туда, к западу, за сопкой – урочище Оргон-Чуулсу. По местным поверьям – проклятое, злое место. Баурджин невольно вздохнул – кто бы говорил…

Гамильдэ-Ичен ловко развел небольшой костер и в ожидании углей – поджарить остатки утки – напевал какую-то скабрезную песню. Нойон прислушался – что-то про незадачливого мужа и трех любовников его жен.

– Интересно, – протягивая руки к костру, князь усмехнулся. – Вот не знал, что ты такие песни знаешь. Где и научился?

– Ха! – вскинул глаза юноша. – Так ты же сам, нойон, ей меня и научил. Помнишь, когда прикидывались странствующими музыкантами?

– Я?! – Баурджин хмыкнул, тут же и вспомнив, что да, что-то подобное было… Что-то он там придумывал из Ильфа с Петровым про «людоедку Эллочку». Людоедку! Князь передернул плечами, вспомнив бегство от людоедов. Вот уж, действительно, не буди лихо, пока оно тихо. И вообще, надоело бегать уже, хочется схватиться с врагом лицом к лицу в лихом и стремительном натиске, так чтоб под копытами коня дрожала земля, а в руке пела песнь смерти верная сабля! Вот и Гамильдэ-Ичен, кажется, то же самое думал.

– Чего ворчишь, Гамильдэ?

– Да говорю – все бежим, бежим… Кому рассказать – стыдно.

– Нет, парень, – сурово предупредил нойон. – Боже тебя упаси хоть кому-нибудь рассказывать о наших странствия… кроме непосредственного начальства, сиречь – хана Темучина и немногих его приближенных. Что же касается бегства… Так это не мы с тобой бежим, а вот… – он похлопал себя по поясу, – чрезвычайно важные и секретные сведения. И чем скорее теперь они будут у Темучина, тем лучше. А потому – бежать, бежать и бежать! Это как раз тот случай, когда в бегстве – доблесть!

– А Гурхан? – оторвался от костра юноша. – Он ведь может изменить свои планы, когда Кара-Мерген доложит ему о нас. Обязательно доложит, нойон. Если уже не доложил.

Баурджин улыбнулся:

– Извини, друг мой, но ты плохо знаешь людей. Кара-Мерген, конечно, доложил бы… если б ему, в свою очередь, доложил Игдорж. А тот вряд ли поспешит с докладом о собственной оплошности. Не забывай, он ведь надеется еще поймать нас!