Я в полном дерьме. «Estoy en la mierda».

В отличие от вовремя уехавшего Алекса, в отличие от Жюля иДжима, в отличие от моего араба-следователя. У него хотя бы существует стройнаякартина происшествия, причина и следствие движутся в нужном русле, никуда неотклоняясь, свидетели расставлены по местам, хронометр не вступает впротиворечие с рулеткой, сантиметры отражаются в секундах, метры – в минутах;вопрос мотива – вот что его волнует. Но мотив может быть любым – он имеет делос иностранкой, ведущей растительную жизнь в чужой стране. Ее прошлое (в еестране) – скрыто от глаз, а оно может быть любым, даже самым невероятным. Такпочему бы не предположить, что мы с Фрэнки были знакомы много лет назад; мыбыли знакомы, а это уже повод для убийства. Мы повздорили на почве выясненияотношений – а это уже повод для убийства. Я хорошо ориентируюсь в пространствегорода и форта – а это уже повод для убийства. Я существую, а это уже повод дляубийства.

И мне не за что ухватиться, не на что опереться.

Разве – на стену в камере, днем она отдаляется на положенноеей расстояние в десять шагов и становится просто стеной. Чтобы хоть чем-тозанять себя и на какое-то время отвлечься от дурных мыслей, я черенком ложкивыцарапываю на ней что-то вроде кроссворда, или скорее сканворда:

Не все в этом кроссворде (сканворде) меня устраивает, иногдаон дает ложные ключи, а иногда – и вовсе никаких. То, что Фрэнки лепится кбритве, – вполне понятно. То, что Жюль и Джим лепятся друг к другу (также, как и Хасан и Хаким), – вполне понятно. Негативы и спички размещенырядом, что не противоречит истине, старый форт находится там, где ему иположено находиться – в темноте. Но объединять форт с Фатимой, апредателя-дядюшку со спичками – верх глупости. Шамсуддин тоже не имеет никакогоотношения к негативам. Таких логических провалов не так уж мало, они заслоняютобщую картину, которая, несомненно, имеется.

В голове у настоящего убийцы.

Все бы волшебным образом преобразилось, если бы имела местосноска под звездочкой, вот так:

– выпишите из слов буквы с порядковыми номерами иузнайте зашифрованное слово.

Зашифрованное слово – имя убийцы, но порядковые номера непроставлены, так что комбинация букв может быть любой. Вариантов ее расшифровкислишком много, а потому – не существует вовсе.

В кроссворде (сканворде) есть и другие предметы, не такиезначимые, после каждого допроса их появляется все больше. Я сношу на стену все,что удается узнать у следователя; все, о чем он упомянул хотя бы вскользь. Этолишь вносит путаницу, количество слов по горизонтали и вертикали увеличивается,их странные сочетания вызывают у меня улыбку (я еще не разучилась улыбаться,надо же!) и сожаление о том, что я не великий Мегрэ.

И не великий Коломбо из фильмов про Коломбо

Насколько хватит стены?

И закончится ли она раньше, чем меня окончательно признаютвиновной в убийстве Франсуа Пеллетье?

* * *

…Время свидания – пятнадцать минут Неоправданно много длятрусишки Доминика, моего друга Доминика Флейту.

Я уже почти забыла о его существовании. Доминик остался впрошлой жизни. Там, где по вечерам читают газету «Фигаро» на открытой террасе и(между переменами блюд) сожалеют о невинных жертвах очередноготеррористического акта. Террор, терраса – слова, которые начинаются одинаково,начинаются за здравие, а кончаются за упокой, я стала большим специалистом пословам.

Большим, большим специалистом.

Где-то совсем рядом – бело-синяя Эс-Суэйра, волны, ветер,воздушные змеи, футбол в свете прожекторов (я до сих пор не внесла в кроссвордслова «футбол» и «серфинг»), но Доминик – не олицетворение Эс-Суэйры. И никогдане был ее олицетворением – даже в лучшие времена. Даже во времена, когда я быласвободной и не знала ни о существовании Алекса Гринблата, ни о существованиибедолаги Фрэнки.

За то недолгое время, что мы не виделись, толстяк осунулся изаметно похудел. Но не стал от этого лучше, совсем напротив: дряблая кожаскладками висит на щеках (складки не в состоянии скрыть даже отросшая щетина),рот выгнулся подковой, глаза впали. Доминик явился на свидание в своей излюбленнойгавайской рубахе две пуговицы оторваны и слава богу, что догадался ненапяливать бейсболку.

От Доминика прет козлом гораздо больше, чем когда-либо.

– Ну у тебя и видок! – говорю я вместоприветствия.

Доминик пытается улыбнуться – ничего хорошего из этого невыходит. Нижние концы подковы лишь слегка разошлись и снова встали на место,складки на щеках дрогнули, глаза увлажнились. Неужели он сейчас расплачется?

– Не нужно, Доминик. Пожалуйста.

– Как ты, Сашa?

– Меня обвиняют в убийстве, разве ты не знаешь? А востальном – все в порядке. Лучше расскажи мне про себя. Как отель?

– Отель? Что может случиться с отелем?

– Кондиционеры работают?

– Кондиционеры? А, да…

Доминик вынимает из кармана огромный и не слишком чистыйносовой платок. Только бы не стал прикладывать его к глазам! – я самаготова расплакаться. Нет, все обошлось, платок понадобился для того, чтобыпромокнуть вспотевшие лоб и шею.

– Много народу приехало?

– Нет. Никто пока не приехал.

– Фатиме, наверное, тяжело, бедняжке. Сразу столькоработы на нее навалилось.

– Она не жалуется. Когда ты вернешься…

– Вряд ли я вернусь, Доминик. Вряд ли это случитсяскоро.

Черт возьми! Я не собиралась обсуждать с впечатлительнымтолстяком свое положение, неожиданный визит с самого начала тяготил меня, чтонового может сказать Доминик чем он может меня поддержать?

Доминик переживает. Страдает. Выглядит беспомощным. какмладенец, только что оторванный от груди. Немудрено – многое, очень многое вотеле делалось под моим присмотром, старенький автобус тоже висел на моей шее,и поездки в аэропорт за туристами, и поездки на рынок за продуктами, и пожарнаябезопасность.

– Не говори так, Сашa!..

– Мы оба это знаем.

Доминик знает даже больше, чем знаю я. Уж слишком похороннаяу него физиономия. С такой физиономией провожают в последний путь любимуюсобаку породы золотистый ретривер. Или выслушивают от врача дежурное: «Вашейжене (теще, свояченице) осталось не больше двух недель, говорю вам это, какблизкому родственнику. Все, что мы можем, – облегчить ее страданияобезболивающими средствами Но шансов никаких. Никаких».

– У меня нет шансов выбраться отсюда? – Я надеюсьна чудо. Надеюсь на то, что Доминик знает ответ, который бы меня устроил.Просто потому, что надеяться больше не на что. Никто не придет и не спасетменя, в самый ответственный момент бог из машины не появится.