Еще никогда слепые стены домов не казались мне полными такойтайны. Звуки (приглушенные), запахи (едва уловимые) почти сбивают меня с ног.Жизнь, не ограниченная стенами, – потрясающая штука, чего мне ждать?Белого жеребца – гарцующего, фыркающего, прядущего ушами: на нем должен явитьсямой спаситель, медная монета с квадратной дыркой посередине усиленно намекалана это.

Но вместо жеребца я вижу темную тень машины, стоящей метрахв ста от ворот. Фары автомобиля вспыхивают и тут же гаснут, это повторяетсянесколько раз. «За воротами вас будут ждать» – все случилось именно так, как ипредсказывал пугливый берберский ангел.

Что было сил я несусь к машине, рву на себя пассажирскуюдверцу (и без того предусмотрительно приоткрытую), плюхаюсь на сиденье и толькотогда поворачиваю голову влево, в сторону водителя.

Доминик.

Милый, милый Доминик – единственное, что у меня есть.

Я не в состоянии ни говорить, ни молчать, ни хоть как-топроявить обуревающие меня чувства. Доминик поворачивает ключ зажигания иосторожно трогается с места, хорошо, что улица здесь достаточно широка.

– Не знала, что ты умеешь водить машину, Доминик.

– Я и сам в себе сомневался.

– Куда мы едем?

– В одно место.

Доминик не смотрит на меня, он сосредоточен на дороге,неуверенная манера езды выдает в нем дилетанта. Я даже не уверена, есть ли унего права.

– Не в отель?

– Нет. Тебе нельзя там появляться

– Прости, я сморозила глупость. Так куда мы едем?

– За город. Это недалеко. Километрах в двадцати отсюда.

– Если хочешь – я сяду за руль.

– Ничего. Сейчас на дороге немного машин. Я поведу сам.

Мы движемся в сторону, противоположную центру: подобие улицсохраняется, но, в отличие от узких проходов в Старом городе, эти скореенапоминают проспекты – широкие и безлюдные. К ним примыкают трех– ичетырехэтажные коробки муниципальных домов, затем их сменяют глухие, увитыерастительностью заборы богатых загородных вилл.

Дорога, ведущая в аэропорт. Я ездила по ней неоднократно.

Машину бросает из стороны в сторону – все-таки Доминикневажный водитель.

– Спасибо, что выполнил мою просьбу, – глядя прямоперед собой, говорю я.

– Туе ке тювудра, – откликается Доминик посленедолгой паузы. – Все, что захочешь, Сашa. Эта вещь… Монета… То, что былотебе необходимо?

– Мне необходимо было вырваться оттуда. Так ипроизошло. И монета здесь ни при чем.

– Он большой мастер, этот твой друг-рыбак.

– Большой мастер – ты, Доминик! Наверное, было страшнотрудно все провернуть.

– Еще труднее было думать, что ты там совершенно одна.Без поддержки, без дружеского участия… Эта мысль убивала меня.

Теперь, совершив для меня то, что не совершил бы никтодругой, Доминик предпочитает говорить о дружеском участии. Не о любви, не окольце для лучшей в мире девушки, которое так и не было подарено. Или, лучшесказать, – подарено, но отвергнуто. Я слишком опустошена, чтобы оценитьблагородство Доминика.

– Что будет теперь, Доминик?

– Тебе нужно на время исчезнуть.

– В том месте, о котором ты говорил?

– Нет. Не думаю, что оно так уж безопасно. Но два-тридня в запасе у нас есть.

– А потом?

– Потом? Все будет зависеть от одного человека.

Туманная речь Доминика, как ни странно, успокаивает,убаюкивает меня. Еще никогда я не чувствовала себя такой защищенной, кактеперь, сидя в салоне двигающегося рывками автомобиля, рядом с неуклюжим,нелепым толстяком Домиником.

– Тебе не стоит волноваться, Сашa. Или лучше скажемтак: время волноваться еще не пришло.

– Как тебе удалось вытащить меня? Ты все-таки неответил мне – это было трудно, да?

– Это было легче, чем я думал. И слава богу, что тысидела всего лишь в камере предварительного заключения. А вытащить тебя изнастоящей тюрьмы было бы намного сложнее.

Настоящая тюрьма находится на острове неподалеку отЭс-Суэйры, по слухам, за все время ее существования не было совершено ни одногопобега – неизвестно только, зарезервированы ли там места для женщин-преступниц.

– A y кого ты одолжил машину?

– У автомеханика. Того парня, который ремонтирует нашавтобус.

– Я приехала сюда, чтобы избавиться от одного человека. –Непонятно, почему я говорю это Доминику только сейчас, за три года я могла бынайти более подходящий случай. – Избавиться от любви к нему.

– И как? Удалось?

– Да. Не сразу, но удалось. Ты никогда не спрашивалменя о жизни в России.

– Я спрашивал тебя о жизни в России. Ты просто забыла.

– Ты не понял. Ты никогда не спрашивал о моей жизни вРоссии.

– Я думал – если ты захочешь, ты сама мне всерасскажешь.

– Я использовала Эс-Суэйру и использовала тебя.

– Ну и на здоровье.

– Я умею не только чинить кондиционеры и водитьавтобус…

– Никогда не сомневался, что твой потенциал намногобольше.

– У себя, в России, я закончила институт. Не самыйпрестижный. Я филолог, преподаватель русского как иностранного, базовый язык –французский. Но я ни дня не работала по специальности. А одно время вообщеторговала кофточками на рынке.

– У вас странный подход к образованию.

– Россия вообще странная страна. И прекрасная. Такая жепрекрасная, как и Марокко, как и Эс-Суэйра. И я бы никогда оттуда не уехала,если бы…

– Если бы не тот человек. Я понял, Сашa.

– Я никого не убивала. Ты веришь мне, Доминик?

– Я верю, верю тебе… Но даже если бы это было не так…

– Я никого не убивала, слышишь!..

– Даже если бы это было не так… – Доминикнеумолим. – Я бы все равно сделал то, что сделал.

Во всем виновата ночь. И пустынная, идущая вверх дорога. Иветер, который проник в салон через опущенные стекла, – не жаркий, апрохладный, освежающий. Во всем виновата ночь – она скрывает все изъянысидящего рядом со мной мужчины.

Доминика Флейту.

Доминика, которого я знаю так давно. Второй подбородокнисколько его не портит (он попросту незаметен), выпирающий живот нисколько егоне портит (он попросту незаметен), профиль Доминика стал суше, резче ицелеустремленнее. Похоже, за то время, что я просидела в камере, мы поменялисьролями. Это раньше Доминик частенько впадал в меланхолию; любая, даже самаянезначительная, даже бытовая трудность надолго выбивала его из колеи. Теперь отнеженки и нытика не осталось и следа – Доминик демонстрирует волю к жизни, онспокоен и уверен себе. Ему наконец-то подчинился автомобиль: старый «Мерседес»уже не виляет и не собирается падать в кювет при первом удобном случае.