– долгое восхождение по лестнице (чтобы отвыкшие отнагрузок ноги пришли в себя и я почувствовала бы тяжесть в мышцах);

– долгая прогулка по смотровой площадке, желательно –при ветре, дующем с океана;

– хороший обед, а не та баланда, которой меня потчуюткаждый день.

В признании вины есть свои – и совсем немаленькие –преимущества.

И мне больше не потребуется вносить новые бессмысленныеслова в свой бессмысленный кроссворд.

Решено.

Я признаюсь сразу же, как только меня вызовут на очереднойдопрос. И мне даже не придется ломать голову над тем, каким мотивом яруководствовалась, перерезая бритвой горло Франсуа Пеллетье. Миляга-следовательвсе давно придумал за меня и даже смоделировал мое возможное прошлое, которое,как известно, может быть (может стать) каким угодно. И в нем найдется местосентябрю четырехлетней давности в компании с Фрэнки. Я не прочь записаться влюбимые девушки Фрэнки или в брошенные девушки Фрэнки – что суть одно и то же,тем более что у меня есть печальный опыт превращения I'amour в le merde.Чувства к человеку, которого я любила (не Фрэнки), в какой-то момент поменялизнак; ничего, кроме иссушающей ненависти, я не испытывала. Вспышка длиласьнедолго, но я хорошо запомнила, как мне хотелось, чтобы Его не стало. Чтобы Онперестал существовать, тогда бы и мои мучения перестали существовать тоже. Я недумала об убийстве, нет. Но что произошло бы, окажись у меня в руках бритва?..

Он составил бы компанию Франсуа Пеллетье.

Я – не психопатка, я просто ни в чем не уверена. И я простохочу вырваться из тюремной камеры – хотя бы ненадолго.

Особенно сейчас. Ночью. Когда стена мешает мне дышать. И япо-прежнему ничего – ничего! – не вижу в темноте. Может быть, поэтомумаленький прямоугольник света, возникший там, где находится дверь, кажется мнеослепительно ярким. Померцав, он сразу же исчезает, после чего я слышу лязготкрываемой двери.

Дурной знак.

Еще никогда ко мне не приходили ночью, следовательно – этодурной знак.

Я не вижу человека, стоящего в проеме, только его силуэт.Как будто вырезанный из плотного картона. Картонная рука поднимается и манитменя. Что бы это могло значить, черт возьми?.. Я все еще раздумываю, а рукастановится нетерпеливее.

Нужно подойти – правильно ли я поняла?

Я все поняла правильно, это тот самый полицейский, которыйприсутствовал на нашем с Домиником свидании, а потом передал мне сигаретнуюпачку с монетой. В нем нет ничего от щеголя-Шамсуддина, проходившего стажировкуво Франции, и ничего от миляги-следователя, любителя метафор, сравнений ироманов Франсуазы Саган. Он скорее бербер. С темной, почти черной кожей, спростоватым лицом, на котором застыло выражение испуга.

Беребер-полицейский прикладывает палец к губам, неужели мы –заговорщики?

Я киваю в ответ.

Тихо и быстро. Быстро и тихо.

Он почти бежит по узкому недлинному коридору, я едвапоспеваю за ним. Остановившись у железной двери (прежде чем взяться за ееручку), он снова оборачивается ко мне и снова прикладывает палец к губам. Полицу полицейского струится пот – бедняга!..

Все последующее происходит почти молниеносно, за дверьюоказывается маленький предбанник и еще одна дверь – гораздо менее внушительная.И она снова ведет в коридор – он намного шире предыдущего, со стеклянной стенойв конце. Я проходила мимо нее неоднократно, там находится пост: восьмиметроваякомнатка с пультом, несколькими мониторами и телефонным аппаратом времен войныза независимость 1926 года. Гул голосов идет из комнаты, так сразу и неопределишь, сколько же человек разговаривает; только спустя несколько мгновенийя понимаю, что эффект создается благодаря работающему телевизору.

До стеклянной стены мы не доходим.

Мой провожатый сворачивает налево, и мы снова попадаем вочередной коридор – третий по счету. В моем обычном маршруте он непредусмотрен.

– Сейчас вы выйдете во двор, мадам. – Голосполицейского подобен шелесту, так тихо он звучит. – Держитесь стены и всевремя оставайтесь в тени. Это будет несложно. Рядом с воротами – грузовик, онперекрывает обзор. Откроете калитку в воротах. Вот ключ.

В мои руки соскальзывает ключ, не такой многообещающий, какключ, который извлек из рыбы Ясин, но намного более важный.

Это ключ к спасению.

– За воротами вас будут ждать.

– Спасибо!

Полицейскому не до благодарностей, он резко разворачивается,в три прыжка преодолевает десятиметровое пространство и скрывается за углом.

Я остаюсь одна – с ключом в потных руках, с бешеноколотящимся сердцем; поверить в то, что сейчас, сию минуту, я совершаюпобег, – невозможно.

Дверь легко поддается и открывается без скрипа. Выйдя запорог, я проваливаюсь в черноту ночи, впрочем, не совсем черноту – небольшойдвор слабо освещен фонарем. В его свете можно разглядеть груду каких-то ящикови вкопанную в землю цистерну. Есть еще несколько велосипедов и два мопеда – ониприслонены к стене здания, из которого я только что вырвалась. Есть ещелегковушки (одна из них – новенький «Пежо» – явно не с местными номерами).Остальные на фоне «Пежо» выглядят откровенной рухлядью, раздолбанная колымага смигалкой наверху и надписью «GENDARMERIE» – не исключение. Грузовик сбрезентовым кузовом я замечаю чуть позже. Он – моя единственная цель, за ним(если верить полицейскому, вызволившему меня) находятся ворота, за которымименя ждут. Не важно – кто. Важно, что человек, ждущий меня, желает мне добра.Что он наверняка заплатил берберу, и – наверняка – это были немаленькие деньги.

Я почти спасена. Почти.

Ш-Ш-Ш…Ш-Ш-Ш… – это всего лишь шелестящая на легком ветрулиства пальм и олеандров; шепот, шелест, шуршание поднимаются вверх, к звездам,они предостерегают меня: будь осторожной, Сашa. Будь бесшумной. Держись стены,оставайся в тени.

На переднем пассажирском сиденье «Пежо» валяется книжкакомиксов. Арабское название ни о чем мне не говорит, картинка кудакрасноречивее: красно-синий героический силуэт Сорвиголовы, такого жемонументального и вездесущего, как Спаситель мира Алекс Гринблат. Такого жеслепого, как я сама. При удачно сложившихся обстоятельствах Сорвиголова могбыть нашим с Алексом отпрыском.

Ха-ха.

Я бесшумна и все еще остаюсь в тени. Вот и грузовик.

Стоя в узком проходе, я нащупываю ручку в запертой калитке,а затем – и замочную скважину; главное – не выронить ключ. Все в порядке, ключвставлен и повернут на два оборота. И снова калитка открывается без всякогоскрипа – неужели кто-то позаботился о том, чтобы смазать петли? Мысль опредусмотрительно смазанных петлях занимает меня не дольше секунды, вот она – свобода!

Еще никогда ночь не была такой прекрасной.