Через минуту Шест убедился, что не проползет и пяти метров. Он снова потерял сознание, на этот раз от невыносимой боли. Это пуля попала в ногу чуть выше колена, раздробив бедренную кость. Шест снова пришел в себя через пару минут, попытался ползти, приволакивая ногу. Он подумал, что глупо умирать вот так, неизвестно за что, неизвестно от чьей руки. Эта была последняя мысль, которую он довел до конца. Кто-то с близкого расстояния выпустил заряд картечи ему в голову.

* * *

Бугор плохо видел, окружающий мир сделался розовым, как брусничный морс, глаза по-прежнему заливала кровь, а кожу на лице жгло как огнем. Действуя почти на ощупь, он перевернул раскладушку, открыл крышку ящика армейского образца, продолговатого и плоского. Сорвав мешковину, он вытащил пулемет Калашникова, закрепил короб с лентой и передернул затвор. Бугор сунул за пояс ракетницу и вывалился из палатки с пулеметом наперевес, когда выстрелы гремели с обеих сторон. Споткнулся об убитого охранника, но устоял на ногах. Он поднял ствол ракетницы к небу и выстрелил. Зеленая ракета повисла над лиманами – знак тем, кто работает на плантации канабиса: возвращайтесь немедленно.

Повесив пулемет на плечо, он медленно побежал к дальней оконечности отмели. Стоять на месте нельзя: тут же подстрелят. Он трижды падал на песок, перезаряжал ракетницу и выпускал заряды в камышовые заросли, что находились по правую руку от него. Кровь из рассеченного бритвой лба не хотела останавливаться. Бугор вытирал физиономию рукавом тельника. Но окружающий мир по-прежнему оставался расплывчатым и розовым. Одиночные выстрелы слышались справа, судя по звуку, били из ружей и карабинов. В очередной раз он выпустил ракету, поднялся, сделал короткую перебежку и, бросив пулемет на землю, вытер кровь.

Теперь он явственно чувствовал запах гари. Это сухие стебли камыша и тростника загорелись от сигнальных ракет. Теперь этот пожар долго не остановится. Дым густел, становился плотным, стелился по земле. Ветер хоть и небольшой, но он дует. Нападавшие шли с подветренной стороны, значит, сейчас им приходится отходить, огонь теснит их. Вот так… Эти мрази хотели взять Тарана за рубль двадцать. Пусть теперь поджариваются. О прицельной стрельбе они могут забыть.

Кожу по-прежнему жгло, а кровь не останавливалась, но Таран уже не помнил о таких мелочах.

Одной рукой он стер кровь с глаз, другой крепко сжал ручку пулемета, положил палец на спусковой крючок. Пока кровь не залила глаза, он увидел, что работяги и охранники залегли.

* * *

Когда началась пальба, истопник Гречко, чистивший картошку возле кухонного сарая, вскочил на ноги и замер, не зная, куда бежать, где искать спасения от пуль. Он ворвался на кухню, встал на пороге. Но повар по имени Рифат толкнул его в грудь и заорал в лицо:

– Тут только для одного место. Пошел на хер.

Гречко в нерешительности замер на пороге, тогда повар повернул его к себе спиной и дал увесистый пинок под зад. Но Гречко уперся руками в притолоку, он не желал выходить, потому что за дверью его ждала верная смерть.

– Пожалуйста, – проговорил он, чувствуя, как коленки ходят ходуном, а язык заплетается от страха. – Пожалуйста.

– Пошел, тебе говорят, скотина! – Повар обеими руками толкал истопника в спину, но тот застрял в двери, как пробка в бутылочном горлышке. – Пошел, сволочь!

Повар кинулся к плите, схватил здоровенный черпак, поднял его, чтобы садануть Гречко по репе. Но три пули одна за другой влетели в кухню, оторвав от стен трухлявые доски. Упала на пол кастрюля, только что поставленная на огонь. Вторую кастрюлю с компотом пуля прошила насквозь и срикошетила в потолок. На головы посыпались труха и мышиный помет. Третья пуля ударила повара в грудь, прошила навылет и застряла в ножке стола. Рифат, выронив черпак, упал между разделочным столом и плитой. Гречко, увидев, что обстоятельства изменились в его пользу, дал задний ход, повалился на повара, потому что места на кухне больше не было, только этот узкий проход между столом и плитой.

Гречко прижался ухом к животу Рифата, вцепился руками в короткий халат. В животе повара что-то булькало и переливалось. Видно, рыбная похлебка не пошла впрок. В груди повара клокотало, Рифат сплевывал кровь. Но рот снова наполнялся горячей жижей. Гречко заметил, что у него трясутся не только колени, дрожала голова и руки. А когда стреляли где-то близко, что-то вибрировало внутри, словно сердце оторвалось и теперь свободно перемещалось внутри организма, стучало то справа, то слева, то где-то в голове, а то в паху.

– Помоги, друг, – простонал повар. – Помоги. Там аптечка под столом.

– Чем я тебе помогу? – шептал немеющими губами истопник. – Лежи уж, сволочь ты драная.

Повар хрипел сильнее. По кухне распространялся запах подгоревшего лука. Это Рифат оставил сковородку на огне. Еще пахло газом – видно, пуля задела резиновую кишку, соединяющую баллон с плитой. От этих запахов, от стонов повара становилось еще страшнее. Но Гречко знал, что его спасение здесь. Не надо выходить из кухни на открытое пространство. Иначе – кранты. В сарае можно отлежаться, пока не утихнет пальба, глядишь, все кончится хорошо.

– Аптечка, – сказал повар. – Дай ее.

– Пошел в жопу со своей аптечкой, – ответил истопник. – Умник.

– Я задыхаюсь, – прошептал повар.

– Заткнись, мразь. – Гречко сжал кулаки. – А то язык отрежу.

Пуля просвистела над газовой плитой, в мелкие куски разлетелась глиняная плошка с огуречным рассолом. Гречко мысленно осенил себя крестным знамением и еще плотнее прижался к умирающему повару.

* * *

– Встать, суки! – заорал бугор. – Всем встать!

Нельзя было понять, к кому именно он обращает свой призыв. Пуля просвистела где-то рядом. Бугор поднялся в полный рост, выпустил длинную очередь по камышам, слева направо и справа налево. Он не видел целей, но видел огонь, – нападавшие где-то там, они отстреливаются и отходят к болоту. Пуля просвистела совсем близко. Бугор ответил двумя длинными очередями.

– Ну, курвы, выкусили, – заорал он. – Обломилось вам? Обломилось?

Пуля свистнула у самого уха. Вторая прошла над головой. Бугор ответил длинной очередью по горящим камышам. Тут правая нога предательски подломилась, будто чем-то тяжелым ударили ниже колена. Горячая пуля застряла в мякоти ноги. Бугор упал на землю и зарычал. Патронов осталось на две-три короткие очереди. Он вытер тельником кровь и только тут заметил, что горят оба барака. Сушилка, где канабис доходит до кондиции. И дом, где спят работяги. Кто поджег и когда – понять трудно. Но главное, крыша третьей постройки, где хранятся мешки с готовым рассортированным товаром, тоже занялась пламенем. Горело не сильно, языки огня выходили из-под крыши. Еще можно потушить. Бугор сжал зубы до боли и застонал. Вскоре слабость прошла.

– Эй, кто-нибудь, – заорал Таран. – Все к складу. Тушить огонь, мать вашу. Твари недоделанные.

Он закашлялся, глаза налились слезами. Это ветер, сменив направление, погнал дым и копоть в сторону лагеря. Превозмогая боль, бугор сел на землю и выпустил три очереди по тому месту, где, по его мнению, должен находиться противник. В ответ прозвучали два едва слышных хлопка. Таран поймал одну пулю животом, вторую грудью. Отбросив расстрелянный пулемет, он повалился на землю, уткнувшись носом в чей-то башмак, и сказал единственное слово, какое сейчас смог вспомнить. Он сказал: