– Мама…

* * *

Когда загорелся камыш, Безмен стал медленно уходить в глубь зарослей. Предстояло обогнуть лагерь с другой стороны и выбрать удобную точку для обстрела. На его глазах был убит Вадик Шестаков. Что ж, было ошибкой поручать переговоры Шесту. Он слишком гоношистый, любит кидать понты и не умеет общаться с людьми. Сам во всем виноват.

Но дальше дело пошло по наихудшему сценарию: появился тот похожий на обезьяну верзила в окровавленном тельнике с пулеметом в руках. Шест видел, как погиб один из парней, получивший три пули в живот. А дальше только этот проклятый дым, от которого не было спасения. И еще свист пуль. У Безмена отличный карабин с оптическим прицелом, но тут бессильна любая оптика. Глаза слезятся, ты не видишь цель через прицельную сетку. Теперь их осталось трое: сам Безмен, дядя Вова и Сережа Косых по кличке Косой, старый московский кент, который стреляет как бог, как лучший снайпер гвардейской дивизии. Тут уж все шуточки насчет его прозвища – в сторону.

Первым шагал дядя Вова Купцов. Только однажды он обернулся назад, смерил Безмена взглядом и спросил, заглянув в глаза:

– Может, лучше уйдем? Не дай бог, подъедут те работяги, что заняты на делянке с канабисом.

– Мы сделали полдела, даже больше, – ответил Безмен. – Вот именно, даже больше сделали. И после этого уходить?

– Тебе видней, сынок. – Купцов одобрительно кивнул головой. Видно, не врал старик: охота на двуногих его и вправду заводила.

Больше он вопросов не задавал. Минут через пять – семь они выбрали новую позицию с другой стороны лагеря. Рассредоточились, залегли в камышах. Безмен видел горящие бараки, пару трупешников, лежавших на земле. Но это не те кандидаты. Ни художника, ни мотоциклиста среди убитых нет. Ветер не слишком сильный и переменчивый, дым отгоняло на северо-восток. Теперь пространство неплохо просматривалось.

Вот какой-то человек с сивой шевелюрой и клочковатой бородой, в кальсонах, державшихся на подтяжках, поднялся с земли, совершил короткую перебежку, упал. Человек бежал к горящему бараку. Видно, оставил под матрасом свои жалкие накопления или бутылку водки. И теперь не хочет видеть, как пропадает доза. Мужик снова поднялся, еще одна перебежка. Безмен поймал мишень в прицел, решив стрелять под ребра, а потом добить выстрелом в голову. Но едва мужик в подтяжках оттолкнулся от земли, грохнул ружейный выстрел. Это дядя Вова опередил Безмена, срезав цель зарядом картечи.

На минуту наступила тишина. Слышно было только, как в высоком небе кричит чайка и трещат горящие бараки. Безмен медленно водил стволом, выискивая цель. Вон сарай с гнутой железной трубой. Возле него на земле огромная закопченная кастрюля, чуть левее пара газовых баллонов на сорок литров каждый. В поленницу сложены дрова и обрезки досок. Наверняка это кухня, а в кухне… Ясно, там кто-то есть.

Безмен поймал в сетку прицела один из баллонов и нажал на спусковой крючок. Через мгновение он ослеп от нестерпимо яркого пламени, поднявшегося на том месте, где только что стояла кухня. По сторонам разлетелись доски и дрова, кастрюли и крышки. Еще через мгновение грохнул взрыв, еще более мощный, от которого заложило уши, дрогнула земля. Грохот прокатился до самого горизонта.

Можно было разглядеть, как взрывной волной высоко над лагерем подняло обнаженное человеческое тело. Это был первый и последний полет истопника Гречко, с которого сорвало одежду вплоть до нижнего белья. Он перевернулся в воздухе и тихо вскрикнул, падая вниз головой. При жизни истопник очень боялся высоты и ни разу не летал самолетом. Под отмелью вырос высокий гриб из пыли и песка. Такой плотный, что за ним скрылись горящие бараки и даже багрово-красное солнце.

Радченко пришел в себя не сразу. Он сидел в камышах возле какого-то озерца; когда выстрелы зазвучали совсем близко, залез в ржавую воду. Он плохо ориентировался в пространстве и никак не мог сообразить, сколько же времени провел тут: пару часов или пять минут. Временами выстрелы стихали, наступала тишина, тогда был слышен крик чаек. Над лагерем поднимались столбы дыма, а где-то справа горел камыш.

Запах копоти и гнили стелился низко над землей, не давал дышать. Вода в озерце оказалась темной и густой, как кисель. Иногда на поверхность выходили пузыри, они собирались вместе и лопались, испуская какое-то совершенно особенное зловоние, от которого кишки выворачивало наизнанку. Ноги глубоко проваливались в вязкий грунт; чтобы не пойти на дно, приходилось перемещаться с места на место. Неподалеку послышались человеческие голоса. Радченко обломал сухой стебель камыша и, нырнув, долго находился в темном киселе, вдыхая воздух через трубочку.

Он вылез на поверхность, когда все стихло. Кое-как добрался до берега и долго лежал на пологом откосе, собираясь с силами. Пулемета уже не было слышно, но одиночные выстрелы еще хлопали. И снова наступала тишина. Радченко думал, что сейчас придется вернуться к лагерю, осмотреться и выяснить, жив ли Петрушин. А потом надо уходить, с художником или без него. Радченко начал медленно пробираться в сторону лагеря, когда один за другим грохнули два взрыва, будто на песчаную отмель сбросил свой смертоносный груз тяжелый бомбардировщик. Земля качнулась под ногами, затрепетали камыши. Радченко выждал минуту и двинулся дальше.

Над лагерем плавало облако густой желтой пыли. Горели бараки, от дыма слезились глаза, щекотало в носу, пыль забивала глотку. Раздвинув камыши и выбравшись из укрытия, Радченко, передвигаясь короткими перебежками, двинул туда, где последний раз видел Петрушина. Пробежав десяток метров, он с опозданием понял, что выбрал не совсем верное направление: надо взять левее, ориентироваться на огонь жилого барака. Петрушин пилил дрова где-то в тридцати метрах от него.

Стало слышно урчание дизеля, работающего на холостых оборотах. Солярка в баке подходила к концу, дизель чихал, готовый остановиться. Зацепившись за доску, Радченко свалился в неглубокую яму, больно ударившись плечом о камень. Когда открыл глаза, увидел перед собой закопченную физиономию незнакомого мужика, лежащего на спине. Человек широко открыл рот и смотрел в небо немигающими глазами. Рубаха и штаны обгорели, а волосы на голове еще дымились.

– Эй, ты, что ли? – Петрушин лежал на самом дне ямы, смотрел на Радченко снизу вверх. – Жив, значит?

– Я за тобой, – сказал Радченко. – Надо уходить.

Петрушин заполз на склон, лег рядом и чихнул:

– Ты понял, что тут произошло?

– Надо уходить, – повторил Радченко.

– Куда уходить? – усмехнулся Петрушин. – Как только я покажусь на людях, меня прикончат. Все вокруг уверены, будто я совершил что-то ужасное. Но я не резал тех баб. Не насиловал умирающих. Не занимался педофилией. Но никому до этого нет никакого дела. Меня все равно прикончат. Если я сдамся ментам, то до суда не доживу.

– Ну и хрен с тобой, – сказал Радченко. – Тогда валяйся в этой вонючей яме, с этим обгоревшим жмуром. И жди, когда тебя прикончат здесь. А я пошел, у меня жена должна родить со дня на день. Из-за такого идиота мне неохота подыхать.