– О, легко, – ответила Роуз.

– Она – оценщик шерсти, – пояснил Осси, не отрывая глаз от подруги, – поэтому знает, как обращаться с неотесанными деревенщинами. Правда?

Роуз отмахнулась от похвалы, но прежде, чем прозвучало еще хоть одно слово, среди них возникла Мэнди.

– Пойдемте-ка, поможете мне с «Павловой»[76], хорошо, девочки?

Она двинулась на кухню, залитую ослепляющим, после освещенного лишь всполохами огня газона, светом, и Жюстин, щурясь, наблюдала, как Мэнди снимает фольгу с двух огромных подносов с безе.

– И вот: черника, малина, клубника. А киви надо порезать. И-и-и несколько бананов. Банка маракуйи – покажи Роуз, где открывашка, Жюсси. Каждой по ножу и разделочной доске. И вы готовы.

– Напомни мне, почему это Осси не явился помогать? – спросила Жюстин лишь на три четверти шутливо.

– Только послушать ее, да, Роуз? – сказала Мэнди, а затем изобразила хнычущую малявку: – Сегодня очередь Осси вытаскивать посуду из посудомойки; Осси никогда не приходится складывать носки; это нечестно.

– Это действительно нечестно, – подтвердила Жюстин, теперь лишь наполовину в шутку.

– «Павлова» – это женское секретное оружие, девочка моя. Убери десерт и салаты, и… – Мэнди слегка шлепнула Жюстин полотенцем пониже спины. – И будешь на каждом пикнике переворачивать сосиски и пахнуть при этом как пол на скотобойне.

И с этими мудрыми словами Мэнди ушла назад на улицу, взяв сырную тарелку и оставив Роуз и Жюстин на кухне вдвоем.

– Я, по-моему, еще никогда не видела, чтобы мой брат так втрескивался, – начала Жюстин.

Щеки Роуз покраснели.

– Я его тоже люблю. Я сразу поняла, что полюблю его. Знаешь? Знаешь, это как когда ты просто… знаешь?

А Жюстин, раскладывая чернику в произвольном порядке, подумала, что знать, конечно, хорошо. Но что бывает, когда тот, про кого ты это знаешь, не знает того же про тебя?

Жюстин не хотелось никому завидовать. Ни Осси и Роуз, которым еще только предстоит испытать все радости любви; ни маме с папой, которые за долгие годы вместе сумели притереться друг к другу; ни Керри и Рей, которые сейчас танцевали на дощатом настиле так же уверенно и привычно, как обычно спорили о том, будет ли дождь. Но сегодня вечером это было не так-то просто.

– Пропуск, пропуск, т, пропуск, р, пропуск, пропуск, – бубнил Дрю. – Сатирик? Катерок?

Был самый разгар дня, и, хотя холодильник Кармайклов ломился от кусков сыра странной формы, недопитых бутылок белого вина и огромного контейнера, полного обугленного мяса барашка, других следов, указывающих на то, что вчера здесь гремела вечеринка, не было. Сзади у дома вновь появилась стеклянная стена, мебель, стоявшая на настиле, была тщательно очищена и возвращена на обычные места, а ванну на львиных лапах убрали в кладовую под настилом.

Дрю, с растрепанными волосами и значительно большим количеством морщинок, чем Жюстин привыкла замечать, сидел в кресле с номером «Звезды», открытым на странице кроссвордов. Мэнди сидела за кухонной стойкой, и ее номер был открыт на кулинарной страничке, откуда она переписывала ингредиенты, необходимые для приготовления пирожков с грушей и лесным орехом по рецепту Дэрмота Хэмпшира.

Жюстин проснулась поздно, собрала нелепый комплект из одежды, оставшейся в шкафах ее бывшей спальни, поддавшись на уговоры матери, съела огромную порцию яиц на тосте и сходила со старушкой Люси, спаниелем Кармайклов, на очень, очень неспешную прогулку по окрестностям. По дороге они добрели до того места, где, пытаясь привлечь внимание равнодушной Жюстин, Ник свалился со скейта и сломал ключицу. В полуквартале оттуда Жюстин и Люси остановились у колодца ливневки, где они с Ником когда-то тренировали злодейский смех.

– Муа-ха-ха-ха-ха, – попробовала Жюстин в память о былых временах.

Теперь Люси лежала на коврике рядом с креслом Дрю так неподвижно, что казалось, она уже не дышит. Жюстин устроилась рядом со старушкой, рассеянно почесывая ее пушистое пузико и допивая последнюю чашку чая перед тем, как отправиться домой.

– Давайте, девочки, – позвал Дрю. – Пропуск, пропуск, т, пропуск, р, пропуск, пропуск.

Жюстин уже внесла свою лепту в разгадывание этого кроссворда, подсказав отцу слова «тессеры» и «гаспачо». Так что она просто пожала плечами.

Дрю вздохнул.

– Материк? Истерик? Историк?

– Повтори, какой там ключ?

– Приспосабливайся! Помешанный старый пердун.

– Так, «помешанный», значит, здесь есть анаграмма.

– Да, да. Спасибо за подсказку, Эйнштейн. Но анаграмма чего? – взъярился Дрю. – Этот твой Док Миллар. Он садист. Ты же это знаешь, да? Он любит страдания и боль.

– А ты – мазохист, раз взялся за этот кроссворд, – заявила Жюстин, допивая последний глоток чая.

– Приспосабливайся! Помешанный старый пердун, – попробовал Дрю. Затем: – Приспосабливайся! Помешанный старый пердун.

Он покачал головой.

– Итак, засим я вынуждена вас покинуть, – сказала Жюстин. – Ибо городская жизнь манит меня.

– Уезжаешь? Уже? – спросила Мэнди из-за барной стойки, сделав грустную мультяшную мордашку.

– Нужно кое-что сделать, кое-кого повидать, кое-где побывать, – соврала Жюстин.

Дрю снял очки для чтения, выбрался из кресла и попрощался с Жюстин в гостиной, но Мэнди проводила ее до улицы. Она смотрела, как Жюстин ставит сумку в свой «Фиат», а затем взяла дочь за плечи и заглянула ей в глаза.

– Вчера вечером ты была сама на себя не похожа. Ничего не хочешь сказать? – спросила Мэнди, и на этот раз она действительно ждала ответа.

– Ну, скажу, что у тебя теперь в любой момент может появиться очаровательная невестка, – отшутилась Жюстин.

– Я спрашивала о тебе, – возразила Мэнди, беспокойно нахмурившись.

– Просто… Осси и Роуз. Они так счастливы и… – Она замолчала, потому что горло сдавило от нахлынувших эмоций.

– Дорогая моя девочка, – сказала Мэнди, притягивая Жюстин в свои объятия. – Твое время придет.

– Мне нужно просто продолжать верить в это, да? – пробубнила Жюстин в плечо матери.

– Именно, – подтвердила Мэнди. – И тогда все сбудется. Никогда не знаешь, что может ждать тебя прямо за углом.