— Не сердитесь, что вторгаюсь в вашу работу, — говорил он, — но мы (и я в частности) виноваты, что долгое время была забыта эта замечательная писательница.

Меня всегда удивляла и радовала широта литературных симпатий Гладкова, его умение понимать и любить писателей «хороших и разных».

Из русских писателей — своих современников — в последнее десятилетие своей жизни Федор Васильевич в разговоре со мною выделял Лидию Сейфуллину, Александра Твардовского, Константина Федина, Даниила Гранина, которого он называл «молодым писателем». Я отнюдь не хочу утверждать, что только эти писатели были в круге зрения Федора Гладкова, но, повторяю, со мной он говорил о них.

Как радовался Гладков, когда Лидия Сейфуллина написала статью о его «Повести о детстве»!

Он сказал мне об этом уже спустя несколько лет:

— Статьи и рецензии были. Но до сердца не доходили. Мне дорого, что она, она написала — праведница эта.

А ей он отправил письмо в тот же день, как прочел в «Литературной газете» (15 июня 1949 г.) статью: «До слез взволновали Вы меня своей задушевной статьей, словно обняли меня любовно, крепко. Спасибо Вам, друг мой! Как радостно сознавать, что человечность в искусстве — чудесная сила... Вы дороги мне, как родная сестра, как милый друг на всю жизнь...»

Своей душевной чистотой, человечностью привлекала его Сейфуллина.

Он полагал, что о беспризорных детях не было и нет в советской литературе ничего лучше, чем ее «Правонарушители».

— Только ей, ей одной удалось так узнать и полюбить этих заброшенных детей.

Гладков очень досадовал, что мало известен ее рассказ «Собственность» (1933) — о трагедии собственнического уклада жизни, растлевающего человеческую душу.

— Это классический рассказ, его следовало бы выпустить отдельным изданием и массовым тиражом, чтобы стал известен повсеместно.

Гладкову были известны слова Сейфуллиной из ее некролога Ларисе Рейснер: «...пока живой день еще не кончился, еще идет, надо иметь мужество и умение испить весь его вкус, запах, цвет и свет».

— Именно мужество и умение. Не все им обладают, — говорил он.

Но он не знал или, вернее, не успел узнать ее последней записи в блокноте: «Ощущение всех возможностей победы над скорбями, недугами, унижением, даже над смертью — высшая правда жизни».

Ведь в этих словах философия жизни и самого Гладкова.

...Твардовского он любил отеческой любовью. Говорил о нем с гордостью, с пристрастием, подтверждая сказанное стихами из «Василия Теркина». У меня сложилось впечатление, что он знал наизусть почти всю поэму.

Однажды он встретил меня совсем неожиданным приветствием:

— Поговорим о «Василии Теркине», чтоб на душе просветлело. «Вот стихи, а все понятно, все на русском языке...»

Гладков считал Твардовского лучшим русским советским поэтом, лучшим, достойнейшим наследником Некрасова:

— Стихи Твардовского с равной силой волнуют сердца и самых простых людей, и высоких интеллектуалов. В них классическая некрасовская простота русского стиха стала новаторством, выражением советского народного характера времен Великой Отечественной войны.

И тут же прочитал наизусть любимые строки:

Но покуда вздох в запасе,

Толку нет о смертном часе.

В муках тверд и в горе горд.

Теркин жив и весел, черт!

Праздник близок, мать Россия,

Оберни на запад взгляд.

Далеко ушел Василий,

Вася Теркин, твой солдат.

То серьезный, то потешный,

Нипочем, что дождь, что снег, —

В бой, вперед, в огонь кромешный,

Он идет, святой и грешный,

Русский чудо-человек.

И личные отношения Гладкова и Твардовского были теплыми и дружественными.

Что касается Твардовского, то мне запомнились его слова, сказанные как-то на заседании редколлегии «Литературной газеты» во второй половине 40‑х годов. В редколлегию тогда входили и Твардовский, и Леонид Леонов, и Погодин; все эти писатели собирались каждую неделю и горячо обсуждали предстоящий номер.

На одном из таких заседаний Твардовский обрушился на рецензию, восхваляющую весьма посредственный роман о строительстве где-то на Дальнем Севере:

— Пора перестать захваливать плохие романы. Серо, тускло, ни одного живого образа. Не строительство — каша с патокой. А критик добавил туда сахарина с елеем. И критику, и автору романа, да и другим молодым не мешает поучиться у Гладкова, как писать о строительстве, — пусть вспомнят его «Цемент» и «Энергию». У Гладкова многому можно поучиться.

После заседания я спросила Твардовского, не знает ли он, над чем сейчас работает Гладков.

Он ответил:

— Часто его вижу. На днях читал мне кусок из новой повести о деревенском своем детстве. Отлично. Прочтете скоро в журнале.

Эта повесть («Повесть о детстве») была напечатана год спустя в журнале «Новый мир» за 1949 год (№№ 2, 3, 4).

...Федор Гладков внимательно, с большим дружелюбием следил за развитием, направлением таланта Даниила Гранина, высоко оценивал его «Искателей». Он собирался написать Гранину. Не знаю, успел ли. Мне он писал следующее (письмо от 17 июля 1958 года, написанное его женой Татьяной Ниловной под его диктовку, так как ему самому писать было трудно): «Теперь шапками не закидаешь, да и раньше никто из большевиков этого делать не собирался. Мы идем не от сохи, не от нутра... Хватит, по горло сыты всякого рода литературными бодрячками, кругленькими, розовощекими, везучими до пошлости. Сейчас герой жизни, а значит, и герой литературы — интеллигент в лучшем смысле этого слова, то есть человек, способный к подвигу мысли, высоко понимающий научные и социально-политические задачи времени. Мы побеждаем, строим коммунизм, прежде всего силой знаний, идей, широтой кругозора, интеллектуальной (подчеркнуто в тексте письма. — Б. Б.) мощью передовых наших строителей. Потому приветствую «Искателей» Гранина; тут верный курс, верное направление».

В феврале 1976 года я услышала выступление Гранина по радио, где он говорил о Гладкове, о большом значении традиций «Цемента» в современной литературе о труде, о рабочем классе.

И мне казалось, что Гранин отвечает Гладкову на его письмо, посланное или непосланное — это уже не имеет значения.

И все же из всех писателей Гладков особо выделял Федина. И прежде всего как мастера советской русской прозы, олицетворяющего высокое единство эстетических и этических принципов. В книге Федина «Писатель, искусство, время» Гладков красным карандашом подчеркнул слова: «Любовь к художнику слова