дрожит, и отчаянный страх сменил на его лице змеиный гнев, вызванный моими криками. Он пошатнулся и ухватился за занавеску, как я прежде, и дико затряс головой, словно загнанный зверь. Бог свидетель, у него были на это причины, ибо едва стихли мои крики, как мы услышали другой звук… адский звук… так что только онемевшие чувства сохранили мне разум и не позволили потерять сознание. Долго и воровски скрипели ступени за запертой дверью, словно по ним поднималась босоногая или обутая в кожу орда, и наконец послышался тихий стук медного запора, поблескивавшего в слабом свете свечи. Старик зашипел на меня, раскачиваясь вместе с занавеской, которую он не выпускал из рук:

– Полнолуние… будь ты… ты… крикливый пес… Ты призвал их, и теперь они пришли за мной! Они в мокасинах… мертвые… Бог вас проклянет, красные дьяволы, потому что я не травил ваш ром… Разве я не хранил вашу проклятую тайну? Вы сами заболели, проклятые, и благодарите за это сквайра… Уходите! Не трогайте задвижку!.. Нет у меня ничего…

В это мгновение три легких, но настойчивых удара потрясли дверь, и белая пена потекла по подбородку обезумевшего от страха старика. Однако, несмотря на страх и отчаяние, он помнил обо мне и сделал шаг к столу, на который я опирался. Занавеска, которую он все еще сжимал в правом кулаке, натянулась и сорвалась с карниза, впустив в комнату лунный свет. Небо светлело на глазах. В зеленоватых лучах луны побледнел свет свечей, и новая волна гниения залила комнату с ее поеденными червями панелями, покосившимся полом, разрушенным камином, расшатанной мебелью и рваными занавесками. Она накрыла и старика тоже, то ли потому, что он был един с нею, то ли из-за его страха, но я видел, как он сморщивается и чернеет, стараясь ухватить меня своими хищными когтями. Только его глаза оставались прежними, и они горели и все сильнее разгорались на его лице, которое обугливалось и уменьшалось.

Стук повторился настойчивее, чем вначале, и на этот раз в нем был звук металла. От черного существа передо мной осталась только голова с глазами, но все равно оно тщетно пыталось одолеть разделявшее нас расстояние, извергая из себя бессмертную злобу. В прогнившую дверь застучали сильнее и чаще, и я увидел сверкнувший в щели томагавк. Я не двигался с места, потому что не мог пошевелиться, но не сводил глаз с отлетавших от двери щепок. Потом она распахнулась, и в комнату ввалилось нечто огромное, бесформенное, чернильно-черное, сверкающее злыми глазами. Оно растеклось, словно масляный поток, по комнате, перевернуло кресло, заползло под стол и наконец добралось до черной головы с горящими глазами, все еще не сводящими с меня грозного взора. Оно поглотило голову и тотчас начало отползать назад, унося с собой свою добычу и не касаясь меня, хлынуло в дверь, вниз по невидимой лестнице, которая опять стала скрипеть, но теперь все тише и тише.

Пол провалился, и я оказался в комнате внизу, весь в паутине и еле живой от страха. Зеленая луна светила в разбитые окна, и я увидел полуоткрытую дверь, а когда вскочил на ноги и отряхнулся, то мимо проскочила ужасная черная масса со множеством горящих глаз. Она искала дверь в подвал и, найдя, исчезла. Мне показалось, что пол подо мной начинает проваливаться, как провалился пол верхней комнаты, и едва до меня донесся грохот сверху, как мимо окошка на западной стене пролетело нечто, очень напоминающее купол. У меня оставалось всего несколько мгновений, и я бросился к входной двери, но не смог ее открыть, тогда схватил стул и, выбив окно, торопливо вылез на неряшливую лужайку с высокой, в ярд, травой и кустами, над которыми плясали лунные лучи. Стена была слишком высокой, ворота заперты, однако я заметил несколько ящиков и, составив их в углу, умудрился забраться наверх и ухватиться за большую каменную урну.

В моем тогдашнем изнеможении я видел лишь странные стены, окна и старинные крыши. Крутую аллею я не мог отыскать, да и то, что еще было видно, быстро покрывалось туманом, встававшим от реки, несмотря на сверкавшую луну. Неожиданно урна, к которой я прилепился, закачалась, словно разделяя мое собственное состояние, и в следующее мгновение я уже падал вниз, мысленно готовя себя к самой страшной участи.

Нашедший меня мужчина сказал, что я, верно, долго полз, несмотря на переломанные кости, потому что кровавый след тянулся за мной, сколько хватало глаз. Подоспевший дождик смыл кровь, и в отчетах было сказано только, что я появился неизвестно откуда возле входа в черный двор недалеко от Перри-стрит.

Больше я не возвращался в страшный лабиринт и ни за что не послал бы туда ни одного нормального человека, даже если бы мог. У меня нет ни малейшего представления, кем или чем был старик, однако я повторяю, что город мертв и кишит всякой нечистью. Мне неведомо, куда он подевался, и я отправился домой, в чистые переулки Новой Англии, которые метут по вечерам благоуханные морские ветры.

1926

Ужас Ред Хука

В нас есть символы как зла, так и добра, и, по моему разумению, мы живем и действуем в непознанном мире, там, где существуют пещеры, тени и обитатели сумерек. Возможно, когда-нибудь человек вернется на путь эволюции, и я верю в то, что внушающие страх предания еще не умерли.

Артур Мэкен

I

Несколько недель назад на углу улицы в деревне Паскоуг на Род-Айленд высокий, крепко сложенный, вполне здорового вида пешеход стал пищей для слухов благодаря исключительно ненормальному поведению. По всей видимости, он спускался с холма по дороге из Чепачета и, дойдя до района, где теснились дома, свернул налево, на оживленную улицу, имевшую вполне городской облик благодаря нескольким коммерческим зданиям. На этом месте без какого-либо видимого повода с ним и случился поразительный припадок: на какой-то миг он бросил странный взгляд на самый высокий из стоявших перед ним домов, а затем ужасающе, надрывно закричал и бросился бежать, не разбирая дороги, после чего споткнулся и упал на следующем перекрестке. Очевидцы помогли ему подняться и отряхнули его одежду, выяснив, что он в сознании, внешне не пострадал и, по всей видимости, припадок уже миновал. Со стыдом он пробормотал что-то о пережитом нервном срыве и, опустив глаза, поплелся назад, вверх по дороге на Чепачет, ни разу не оглянувшись. Странно, что подобное произошло с таким крепко сложенным, с виду здоровым и дееспособным мужчиной, и тем удивительнее были слова одного из случайных свидетелей, узнавшего в нем человека, квартировавшего у известного в округе владельца молочной фермы на окраине Чепачета.

Оказалось, что это полицейский детектив из Нью-Йорка, Томас Ф. Мэлоун, взявший вынужденный отпуск и находящийся под наблюдением врачей после невероятно изнурительной работы над делом о происшествии, шокировавшем всю округу, и разительно усугубившего его состояние несчастного случая. Он принимал участие в облаве, когда рухнули несколько старых кирпичных домов, и, по всей видимости, огромное число жертв, среди которых были как обвиняемые, так и его сослуживцы, окончательно лишило его силы духа. Вследствие этого каждый раз при виде здания, даже отдаленно напоминавшего разрушенные, он испытывал приступ острого, аномального ужаса, и в конце концов психиатры на неопределенный срок запретили ему смотреть на них. Судебно-медицинскому эксперту, чьи родственники жили в Чепачете, эта старомодная деревенька с домами в колониальном стиле представлялась идеальным местом для психологической реабилитации; туда и отправился пациент, дав обещание не приближаться к облицованным кирпичом домам на городских улицах, пока не получит разрешение врача из Вунсокета, на чье попечение его передали. Решив прогуляться до Паскоуга за журналами, он совершил ошибку, заплатив за неповиновение пережитым ужасом, ссадинами и унижением.

Таковы были слухи, ходившие в Паскоуге и Чепачете, и так же считали светила медицины. Впрочем, последним Мэлоун сперва сообщил куда больше, остановившись лишь из опасения пробудить в них недоверие. Так что впоследствии он держал язык за зубами и не стал возражать, когда причиной его пошатнувшегося душевного здоровья единогласно