несессеры, перчатки, пухлые фолианты и несколько разнокалиберных настольных ламп с желтоватого цвета абажурами. На одном из абажуров красовался рисунок, похожий на татуировку. Непосвященному глазу могло показаться, что это галантерейный прилавок; однако чем-то неуловимо жутким веяло от всех этих уютных вещиц.

– Из человеческой кожи производились сумочки, перчатки, переплеты для книг и абажуры, – провозгласил Руденко.

Публика вновь загудела.

– Я хочу предоставить суду еще одно вещественное доказательство, – невозмутимо произнес главный обвинитель. – Оно находилось на рабочем столе коменданта концлагеря Освенцим в качестве сувенира.

Он подошел к небольшому, отдельно стоящему столику, покрытому простыней. Под простыней угадывалась округлая форма. Руденко подал знак, и помощник осторожно сдернул ткань.

Блеснула прозрачная колба. Она помещалась на подставке, внутри виднелся темный предмет, обрамленный чем-то спутанным, неряшливым, что при ближайшем рассмотрении оказалось всклокоченными темными волосами.

– Вы видите перед собой высушенную голову одного из узников, – сообщил главный обвинитель.

В зале 600 поднялся невообразимый гвалт. Гости и участники процесса повскакивали со своих мест. Кто-то пытался подойти поближе, кто-то отворачивался. Репортеры щелкали своими аппаратами, вспыхивали блицы. Подсудимые принялись размахивать руками и громко переговариваться между собой.

– Это подлог, фальшивка! Разве вы не видите? – в ярости кричал Кальтенбруннер адвокату, подпрыгивая на скамье, пока тот безуспешно пытался успокоить подзащитного. – Я выражаю протест!..

Геринг откинулся на спинку скамьи и вперил взгляд в пространство; на исхудавших пожелтевших щеках его гуляли острые желваки.

Йодль крючковатым пальцем трогал кончик носа и хмурился.

Штрейхер стучал себе ладонями по коленям и что-то говорил в пространство перед собой.

Один лишь Руденко оставался невозмутим.

– Только наступление Красной армии положило конец этому чудовищному преступлению нацистов, – завершил он свое выступление, резко взмахнув рукой перед столами адвокатов, один из которых медленно поднялся со своего места и, словно загипнотизированный, двинулся к столику со страшным сувениром.

Это был Вернер.

Серватиус заметил маневр коллеги и ухватил его за рукав:

– Сядьте.

– Это моя жена, – прошептал Вернер.

– Вы с ума сошли!

– Это она. Это Юдит.

– Сядьте немедленно!

Вернер уставился на Серватиуса. В следующее мгновение лицо его исказилось, глаза выкатились из орбит, и он завопил во всю глотку, перекрикивая зависший в воздухе гул:

– Это Юдит! Пустите меня к моей жене!

Серватиус принялся лупить коллегу по щекам, пытаясь привести в чувство, но тот рыдал, захлебываясь, и продолжал повторять:

– Это она, я узнал ее!

У Вернера была истерика. Его пытались успокоить несколько человек; он и сам уже понимал, что чудовищный артефакт не имеет отношения к его супруге; он уже видел, что черты лица «сувенира» другие, постарше, и цвет волос иной, однако ужас, накативший на несчастного в тот самый момент, когда он увидел отрезанную и насаженную на подставку человеческую голову, не отступал, и Вернер, точно в бреду, продолжал твердить:

– Это моя жена, пропустите меня к ней!..

Волгин видел суматоху в адвокатских рядах. Рыдающий человек в черной мантии вел себя не просто странно, он вел себя по-особенному, и не обратить не него внимание было невозможно.

Если бы Волгина сейчас спросили, что именно кроме истерики привлекло его, он бы, пожалуй, затруднился ответить. Просто он чувствовал: у этого немецкого адвоката есть какая-то тайна, и эта тайна сопряжена с его, Волгина, историей. Как? Этого Волгин не знал. Однако шестое чувство подсказывало, что судьба еще пересечет их пути.

33. Исповедь

…Он поднялся на нужный этаж, повернул ключ в замке и отворил дверь в темную безжизненную прихожую. Казалось, квартира была пуста.

Волгин прошел в комнату, скинул китель и ощутил мучительное, зудящее чувство. После увиденного в суде ему хотелось вымыться. Тело чесалось.

Он нагрел воды в кухне, взял большой таз и наполнил его почти до краев. В комнате он обнажился по пояс, опустил лицо в воду и лишь после этого испытал что-то похожее на покой.

Взяв в ладони кусок мыла, он стал было тереть им грудь, но остановился. Мыло было темное, с желтовато-медовым оттенком – точно такое, как демонстрировал Руденко на сегодняшнем заседании в зале 600. Волгин отложил брикет в сторону.

В этот момент в дверь робко постучали. Это было странно. У входа был звонок. Достаточно крутануть ручку – и по квартире разносился звон колокольчика.

Однако в коридоре звучал сейчас именно стук.

Недовольный, Волгин уже собирался обернуться в полотенце и выйти, как услышал скрип дальней двери и шаркающие шаги Фрау. Оказывается, она была дома. Ну и хорошо. Это к ней. Волгин гостей не ждал. Тот вечер, когда к нему почти одновременно явились Мигачев и… та, о которой он предпочел бы не вспоминать, – тот вечер был исключением.

Волгин вновь нагнулся к воде и принялся тереть шею. Он выпрямился, отфыркиваясь, и внезапно почувствовал чье-то присутствие.

На пороге стояла Лена.

Волгин не поверил своим глазам: чего-чего, а явиться сюда после того, что произошло, – такой наглости он не ожидал даже от нее. Он развернулся и направился в глубину комнаты к стулу, на спинке которого белело полотенце.

– Уходи, – бросил он на ходу.

– Игорь, – торопливо проговорила девушка. – Я не могла ждать, надо было сообщить немедленно. У меня срочная информация. – Она перевела дух, а потом без паузы выпалила: – Вашего солдата убил не американец. Это был эсэсовец из лагеря. Это была провокация. Диверсанты из подполья хотят стравить американцев и русских.

– Очень интересно, – сказал Волгин, что есть силы растирая себя полотенцем.

– Это не все.

– Неужели?

Лена сделала вид, будто не слышала ядовитые нотки.

– Это очень важно. Передай своему начальству: в советской делегации появился предатель.

– Чего-о?

– Да, я узнала. Кто-то передает диверсантам секретные сведения. Кто-то из своих… в смысле, из ваших.

– Не будет тебя слушать мое начальство! – взорвался Волгин.

– Игорь, ты должен сказать полковнику…

– Я ему уже все сказал. Убирайся!

Он развернулся и направился в соседнюю комнату. На самом деле надо было просто взять ее за плечи и вышвырнуть вон. То, как он себя сейчас вел, было слабостью. Надо было скрутить ее и отвести во Дворец правосудия, в кабинет Мигачева. Там бы разобрались – раз и навсегда.

Но Волгин не мог. Он просто не чуял в себе на это сил. Он не понимал, что с ним происходит. Он ведь ненавидел ее всей душой. Ненавидел! Но при этом не мог оторвать от нее взгляда. Вместе с ненавистью он ощущал и огромную боль, которая пронзала все его существо изнутри.

Лена беспомощно поглядела на пустой проем, в котором исчез Волгин.

– Не уходи, Игорь! Постой. Ты не знаешь главного, Игорь. – Она собрала в кулак силы