в разнообразных системах заклепов, в чтении душеспасительных книг и под глубоко охватывающих мерах универсальное средство для исправления человечества, что расточают дешевое красноречие в описаниях пороков, свойственных острожникам и в пагубном действии этих пороков на новобранцев, обходят все вопросы об острожных наслажденьях; стыдливость и боязнь замарать свои свежие перчатки удерживают их от прикосновения (не говорю уже об анализе) к отвратительной грязи. Но, боже мой, мы хотим очистить местность от губительных миазмов, мы устраиваем вентилизации, и в то же время мало того что обходим самую страшную помойную яму, из которой густым столбом ежеминутно поднимается ядовитый, все отравляющий смрад, из-за того что нечистоты этой кладки слишком отвратительны, слишком мерзки, из-за того, что очистка ее потребует огромной и совершенно новой работы, мы еще своим молчанием прикрываем ее, стараемся уверить себя, что эта яма – плод нашей фантазии. Но неужели, подбирая соринки, сметая крылышком пыль с громадного зданья, мы достигнем каких-либо результатов, неужели сумма здоровья увеличится?

Не надо быть ни опытным, ни ученым физиологом, чтобы, взглянувши на эти зелено-грязные острожные лица, на эти преждевременно потускневшие глаза, на эти рыхлые, ослабевшие мышцы, чтобы догадаться, в чем скрывается один из главных источников всего этого, чтобы понять, что за болезнь разъедает эти когда-то здоровенные организмы; но чтобы составить себе полное понятие о видах и размере гнуснейших, самых противоестественных пороков, господствующих в острогах, надо хорошо познакомиться с их внутренним бытом. Для поддержания острожного разврата горючий материал всегда находится в изобилии, есть все благоприятные для него условия. Укажем на некоторые из них.

Длинные острожные списки преимущественно пополняются людьми с горячей кровью, людьми, которых именно жгучая-то страстность натуры увлекает часто к преступлению; в сравнении с другими темпераментами, флегматики составляют меньшую цифру преступников, средний возраст, в котором совершается число преступлений, можно считать от двадцати до сорока лет, то есть время полнейшего развития организма, всестороннейшего проявления всех его отправлений. Далее, в острог попадают люди всевозможных оттенков, всех степеней нравственности, начиная от совершивших преступление под влиянием какой-то странной, таинственной силы и кончая Залесскими и Чапуриными, услаждавшимися своими кровавыми подвигами, понятно, что в таком разнообразии не в редкость встретить людей, испивших в жизни чашу наслаждений и разврата до дна. Люди эти не признают общих нравственных принципов, они удовлетворяют желаниям и потребностям по своеобразной, им принадлежащей, ими выработанной логике; люди эти безнравственность и разврат возвели в догму, предмет поклонения и служения, к слову правды они отнесутся с презрением и смехом. Стало быть, в примере и учителях, обладающих притом всеми данными, обусловливающими успех педагогической деятельности, недостатка в острогах никогда не ощущается и не может ощущаться. Затем. Бесконечно тянущееся, подавляющее своим мертвящим однообразием дня и ночи острожных, их, для нас даже непонятная, мучительная тоска больше всего разнообразится передачей друг другу сказаний о пройденной жизни, об утраченной свободе. В этих сказаниях на первом плане почти всегда стоят сердечные привязанности, половые отношения. Я слыхал об этих рассказах и знаю, каким жгучим пафосом проникнуты некоторые из них, каким томительно-страстным увлеченьем дышит каждое слово рассказа; какие обольстительные картины из своего богатого воспоминания прошлого рисуют друг перед другом эти надломанные, искалеченные, но все же подчас могучие люди, сходившиеся на своем веку с такими же мускулистыми, страстными женщинами. Наконец, ничто не развивает в человеке способности жить в воображаемой, а не в действительной жизни, как лишение свободы; печальная обстановка, недостаток деятельности, тяжелые думы заставляют человека ежеминутно отрываться от безотрадной действительности и уноситься в мир фантастических образов; только в этом мире человек дышит, не чувствует на себе давления острожных стен. Это сродство острожных людей к мечтательной жизни доходит часто до болезненности, до умопомешательства и еще более, под влиянием острожных рассказов, разжигает и без того уже горячую кровь…

Понятно, как должна действовать на каждого человека, попавшего в острог, совокупность всех этих условий: возраст, физиологические потребности, столкновение с людьми, прожигавшими жизнь до дна, скука, ничем не сокращаемое однообразие и эта возбуждающая, страстная передача взаимных воспоминаний; понятно, какие мучительно-чарующие образы должны слетать к изголовьям этих искалеченных людей, какую безобразно-страстную форму должна принимать их фантазия, и понятно, больше чем что-нибудь, какой исход, при сумме всех этих условий, находят себе страстные порывы этих людей при невозможности удовлетворения их и при возможности – каким грязным цинизмом проникнуты они.

Забвения вопроса об осторожных «наслажденьях» нельзя оправдать ничем; даже вставши на ту точку, что люди, совершившие тяжкие преступления, уже не от мира сего, отпетые, что для них не стоит тратить перлов вашей гуманности. Пусть так. Но за этими отверженными стоят другие, от которых жизнь и общество отказались не вполне, которые опять должны принимать в них деятельное участие. Они-то, благодаря нашей трусости и стыдливости, за что гибнут, зачем доходят до идиотизма? За что они внесут в жизнь ад кромешный, пережитый ими в остроге?

А между тем при положении дел in statu quo[26], или при употреблении паллиативных, замазывающих средств, можно поручиться, что едва ли не половина попадающих в острог поддадутся влиянью окружающей среды, примут участие во всех ее прелестях. Если в борьбе кто чаще всего оказываются устоявшими противу соблазнов, то это сентанты; фанатизм и догма спасают их от козней нечистого…

Преследовать противоестественные пороки, гнездящиеся в наших острогах, мерами взысканий и наказаниями больше чем бесполезно. В остроге меры устрашения не имеют за собой никакой ценности; если наказания оказались вполне безуспешными в отношении школьников, то понятно, к каким результатам приведут они в отношении острожного люда: разврат скроется еще глубже; ввиду преследования, противоестественное удовлетворение чувственности еще больше будет губить организмы.

Мне стоит указать на некоторые личности (впоследствии читатель познакомится с ними короче из моих рассказов), предававшаяся противоестественным порокам, чтобы читатель мог из одного только этого перечня понять, как мало могут иметь значения в отношении их преследование и наказание и как сильно примере, их должен действовать на других. Так к числу этих личностей принадлежали: Чапурин, Залесский, Воротилов и пр. Притом же преследование противоестественных пороков как преступлений, бесполезно уже потому, что самое открытие их путем официальным положительно невозможно; если из десяти преступлений совершенных в остроге, семь остаются не открытыми, то понятно, с какими непреоборимыми трудностями должно быть соединено преследование и доказательство формальным образом уродливых отправлений организма, то есть преступлений по самому свойству их не обусловливающихся теми данными, которые при исследовании других преступлений являются руководящими нитями к уяснению и открытию истины.

Но острожные наслаждения не исчерпываются видами одного только противоестественного разврата.