* * *

После смерти Екатерины II французские власти склонялись к поощрению публицистики, враждебно настроенной по отношению к царице, которую считали самой последовательной противницей Революции. Директория весьма сдержанно прореагировала на предложение о налаживании официальных отношений с Петербургом[584]. Некоторое время внимание французского общества было приковано к личности Павла I, однако это не мешало журналистам и литераторам заниматься поиском слабых сторон и пикантных эпизодов в жизни покойной российской правительницы, что не составляло особого труда. Суровой критике подвергалась сыгранная ею роль в политической жизни Европы, к тому же отныне были сняты покровы таинственности с обстоятельств переворота 1762 г. Скандальная хроника придворной жизни привлекала внимание самых разных публицистов того времени. Писатели, испытывавшие склонность к сенсационным сюжетам, наконец, освободились от чувства страха и могли всецело посвятить себя задаче без экивоков рассказывать читателям правду о екатерининской эпохе. В годы Директории опубликованы «Анекдоты о русской революции в 1762 г.» К.-К. де Рюльера (написано в 1768, первое издание - посмертное, 1797), «Жизнь Екатерины II» Ж.-А. де Кастера (1797) и «История Петра III» Ж.-Ш. Тибо де Лаво (1799).

Самую широкую известность, как отмечалось выше, еще до своего издания приобрела рукопись книги Клода-Карломана де Рюльера. Его «Анекдоты» открывали европейским читателям глаза на то, что русский двор желал от них скрыть. Свою книгу Рюльер читал в парижских салонах, а впоследствии она была широко известна в рукописных списках, но благодаря хлопотам русских дипломатов, а также Дидро и Гримма удалось добиться от Рюльера обещания не публиковать ее при жизни императрицы[585]. Сами Дидро и Гримм, считавшие этот труд «сплетением лжи», слушали его во время салонных чтений. Необходимо отметить, что публикация сочинения при Директории вызвала неоднозначную реакцию общественного мнения, книга явно не оправдала ожиданий читателей и критиков.

«Жизнь Екатерины II» редактора «Mercure Français» Жана-Анри Кастера д’Артига (1749-1838)[586], побывавшего в «северных» странах с дипломатической миссией в 1793-1794 гг. по заданию революционного правительства, основывалась не на российских источниках, а на свидетельствах европейцев и, в частности, «записках одного иностранного министра». Миссия в Дании и Швеции оказалась очень полезной для составления книги о российской императрице. Кастера, имевший непосредственное отношение к дипломатической сфере, был знаком со многими документами эпохи, о которой писал, а также осведомлялся по отдельным вопросам у современников и очевидцев, например у бывшего посла Франции в России Л.-Ф. Сегюра. Некоторые современники даже высказывали предположение, что автором первого жизнеописания Екатерины II являлся именно Сегюр[587].

Одним из первых, кто сумел ознакомиться с содержанием труда Кастера, оказался ученый, аббат, бывший посол Франции в Женеве и член-корреспондент Петербургской Академии наук Жан-Луи Сулави. Он незамедлительно обратился к Директории с доносом на издателя книги - Франсуа Бюиссона. Сулави предупреждал власти, что это издание может весьма плачевно отразиться на отношениях с Россией и даже поколебать ее нейтралитет. По его мнению, Павел I придет в ярость, увидев сочинение о гибели своего отца, в котором к тому же утверждается, что сам Павел не был сыном Петра III. Сулави, по всей видимости, не знал, кто является автором «Жизни Екатерины», но считал, что русский царь оценит эту книгу однозначно: «Это произведение одного из бывших чиновников нашего политического департамента будет нашим официальным объявлением войны лично ему»[588]. Помимо прочего, Сулави информировал правительство о том, что в 1793 г. ему уже удалось помешать публикации в Париже записок о Петре III и Екатерине II Н.-Г. Леклерка, записок Рюльера и переписки версальского кабинета относительно распутного образа жизни Екатерины и ее «преступлений». Людовик XVI прятал эти документы в Версале[589]. Несмотря на быструю реакцию министерства полиции, ни текст книги Кастера, ни автор, ни издатель не были подвергнуты гонениям и через полгода, после фрюктидорианского переворота в сентябре 1797 г. первая в Европе посмертная биография царицы была опубликована.

Кастера критически оценивал как итоги правления Петра I и Елизаветы Петровны, так и самих монархов. Елизавета «царствовала двадцать лет, не совершив ничего, что могло бы оправдать революцию, возложившую на ее голову российскую корону». В годы правления «милостивой» императрицы, объявившей об отмене смертной казни, немало людей погибло от варварского наказания кнутом и необычайно велико оказалось количество несчастных, лишенных языка и сосланных в Сибирь. Он утверждал, что Елизавета Петровна была «более достойна прозябать в монастырской праздности, нежели восседать на троне одной из самых огромных империй мира»[590]. Не менее критично относился Кастера и к главной героине своего повествования - Екатерине II, вся жизнь которой, по его мнению, состояла из длинной вереницы предательств и любовных приключений. Он подробно описывал галантные нравы, царившие при русском дворе, и недвусмысленно намекал, что Павел был сыном Салтыкова, а вовсе не Петра III, остававшегося бездетным[591]. Разоблачал Кастера не только порочные нравы императрицы Екатерины, но и ее «лицемерие» во внешней и внутренней политике. Рассказывая об Уложенной комиссии, созванной для подготовки нового свода законов в 1768 г., Кастера косвенно выражал свое отношение к теме крепостного права. С этой проблемой, по мнению Кастера, были связаны причины роспуска Уложенной комиссии: «Поговаривали о том, чтобы дать свободу крестьянам... Дворяне боялись восстания, а особенно они опасались уменьшения своих богатств, некоторые представители знати осмеливались доходить до того, что обещали нанести удар кинжалом в спину первому же человеку, который будет просить об освобождении рабов. Несмотря на это, граф Шереметев, самый богатый землевладелец России, заявил, что он охотно согласится с этим освобождением [крестьян. - А. М.]. Споры оживились. Теперь боялись, что они могут иметь самые печальные последствия, и депутаты были отправлены назад в свои провинции»[592]. Слухи и реальные факты у Кастера сплетались в единое повествование, однако о подлинных причинах роспуска Уложенной комиссии биограф Екатерины II ничего не рассказывал[593].