Таким образом, оставив меморандум в том же виде, в каком он был передан Хэллу, Миколайчик пояснил Идену, что не дает ему права на обсуждение пограничного вопроса.

Первоначально польский вопрос стоял одним из первых на повестке дня. Однако его обсуждение состоялось в самом конце московской конференции, поскольку никому не хотелось портить дружескую атмосферу (об этом еще будет рассказано ниже), царившую на встрече министров иностранных дел. А это вполне могло произойти, когда, например, на одном из обедов Литвинов вылил поток оскорблений в адрес поляков. Он заявил, что они несут ответственность за страдания Европы, принимая вместе с немцами участие во встречах Лиги Наций в Женеве, разорив после Мюнхена Чехословакию и сотрудничая с врагом против России. Литвинов заявил, что поляки должны научиться жить в небольшом государстве внутри откорректированных границ и отказаться от мысли, что они представляют великую державу. А когда их интересы столкнутся с интересами России, им следует уступить.

Было очевидно, принимая в расчет враждебность России и американскую осторожность, что обсуждение этого вопроса затянется надолго, но никуда не приведет. Идеи подробно объяснил, почему британское правительство так стремится уладить советско-польский конфликт. На это Молотов ответил, что советское правительство само в состоянии решить этот вопрос, хотя и готово выслушать заинтересованные стороны. Резкий ответ адресовался не Идену, а польскому правительству в изгнании. Молотов заявил, что СССР верит в «независимую» Польшу, но при этом ее правительство должно «дружески» относиться к Советскому Союзу, чего определенно но не скажешь о правительстве в Лондоне. Когда Идеи сказал, что польский премьер-министр и министр иностранных дел поделились с ним, что рассчитывают возобновить отношения с Москвой, Молотов посетовал, что впервые слышит о подобном желании. Хэлл в ответ отпустил безобидное замечание, смысл которого в том, что, когда ссорятся ближайшие соседи, те, кто живет рядом, не вникая в суть спора, могут намекнуть противникам, что надеются уладить их конфликт.

Во вступительной части заключительного протокола конференции было просто сказано, что «имел место обмен мнениями». И это все, что можно сказать по существу польского вопроса. Разговор не коснулся даже проблемы будущих польских границ, поскольку, по мнению польского премьер-министра, Идеи не имел на это права. Хэлл почувствовал облегчение. Как он позже признался, у него не было намерения поднимать крышку на «ящике Пандоры» с бесконечными неприятностями, связанными с российскими граничными требованиями.

Хэлл не мог согласиться с позицией Советского Союза, не вызвав при этом криков возмущения в Соединенных Штатах, и в то же время он не мог поддержать польское правительство в изгнании, не подвергая риску Декларацию четырех, ради которой он и приехал в Москву. У него создалось впечатление, что, хотя разговор в Москве в отношении Польши ничего не дал, декларация будет означать, что «…у Польши все впереди».

Подошло время перейти к сходным событиям в близлежащей Чехословакии.

Правительство Чехословацкой Республики во главе с Бенешем тоже имело убежище в Лондоне. Страна, которой управляло это правительство, была разгромлена. Президент Бенеш и его соратники не вспоминали о Мюнхене, но они не забыли ни о нем, ни о том, что последовало за Мюнхенским соглашением.

У чехословацких лидеров не было причины хорошо думать о Польше. В тот трагический после Мюнхена год поляки, принявшие участие в разделении Чехословакии, вторглись на территорию страны и захватили Тешинскую Силезию. Но чехи пошли бы на примирение, поскольку это означало возвращение потерянных земель после изгнания с них немцев. Более того, президент Бенеш проявлял живой интерес к возможному послевоенному союзу между Польшей и Чехословакией.

Отношения с советским правительством были проще. В течение 1942 года Бенеш объяснял американским и другим дипломатам, что у его правительства меньше оснований опасаться коммунистов, чем у поляков, поскольку социальная и экономическая структура Чехословакии лучше сбалансирована и чехословацкий народ знает, что коммунизм является шагом назад, а не вперед. В начале 1943 года советское правительство неофициально заверило Бенеша, что хочет, чтобы после войны Чехословакия стала независимой страной с прежней территорией, и не собирается вмешиваться в ее внутренние дела. Казалось, это послужит основанием для соглашения, способного определить их сотрудничество в войне с Германией и в последующий период.

Имея подобные обещания, Бенеш в мае отправился в Вашингтон. Там он подробно изложил свои мысли президенту и Черчиллю (на конференции «Трайдент») и долго говорил с Хэллом и Уоллесом, посвятив их в далеко идущие планы в отношении послевоенной Европы; он с полной уверенностью говорил о хороших отношениях с Советским Союзом. Бенеш сообщил о договоренности со Сталиным о будущем Чехословакии и ее положении в Европе, о своем намерении заключить договор с Россией. У Бенеша создалось впечатление, хотя он так и не услышал от президента окончательного ответа, что Рузвельт и Государственный департамент были бы довольны, если бы все именно так и получилось.

А вот британское правительство встревожил этот проект. Вернувшись в Лондон, Бенеш объяснил Идену свои намерения, остановившись на том, почему, собственно, соглашение с русскими не просто оправдано, а крайне желательно, и привел следующие доводы: народ Чехословакии, все еще находящийся под жестоким господством Германии, нуждается в подобном заверении; документ послужит основой для подготовки трехстороннего соглашения между Польшей, Чехословакией и Советским Союзом против агрессии со стороны Германии и, возможно, предотвратит преступные замыслы Венгрии и Польши против Чехословакии в конце войны.

Во время трех встреч, имевших место 22, 24 и 30 июня, Идеи выразил свое несогласие по данному вопросу. Он повторил, что объяснил Молотову, когда тот был в 1942 году в Лондоне, что считает нежелательным, чтобы британское или советское правительства договаривались о послевоенных условиях с «младшими» союзниками, поскольку это может явиться причиной разногласий. Молотов согласился с ним. Кроме того, Идеи сообщил, что соглашение может выглядеть как вступление Чехословакии в советский лагерь, что повредит усилиям союзников в налаживании контактов между Польшей и Советским Союзом и вызовет напряжение в отношениях между польским и чехословацким правительствами. Те же самые цели, без какого-либо ущерба, уверял Идеи, могли бы лечь в основу совместной советско-чешской декларации. Однако Бенеш продолжал считать, что только договор будет отвечать необходимым требованиям.

Британское правительство осведомилось о мнении Советского Союза. 2 июля Майский передал Идену послание от Молотова. В нем говорилось, что советское правительство предполагает на основе более раннего пакта о взаимопомощи с Чехословакией разработать договор, сроком на двадцать лет, подобный тому, что имеется с Великобританией. В последовавшем за этим разговоре Идеи высказал советскому послу те же самые возражения, что и Бенешу. Майский отверг их обоснованность и заявил, что Москва не понимает возражений Британии и, кроме того, это наносит вред отношениям между странами. Майский также сообщил, что во время подписания договора с Чехословакией советское правительство хочет публично объявить, что надеется на преобразование этого договора в трехстороннее соглашение, включающее Польшу. И действительно, в подписанном соглашении имелась так называемая «польская» статья. Фактически это было соглашение между участниками в том, что, если Польша собирается четко придерживаться соглашения, она получит шанс «по взаимной договоренности», и после этого соглашение станет уже трехсторонним.