со статусом эксперта. Здесь он явно выделялся на общем фоне. И хотя власть была сосредоточена в руках христианской элиты, в этом многоязычном мире в 1520‐х годах все еще оставалось пространство для научных начинаний, не связанных с христианством.

Элия Левита дает нам представление об этом пространстве, продолжая жить как иудей с женой и детьми (предположительно, соблюдая законы кашрута) в каком-то уголке дома кардинала Эгидио, восхваляя своего христианского покровителя библейскими фразами, такими как «мудрый, как Соломон <…> ученый и ищущий Бога, праведный человек среди праведных». Его случай был легче, чем у Йуханны ал-Асада, поскольку его не заставили обратиться в христианство, но он жил в Венеции в 1496 году, когда ввели обязательное для евреев ношение желтой шляпы, и в Падуе в 1509 году, когда все еврейские дома были разграблены, и он все потерял[532].

Левиту, кстати, упрекали еврейские раввины, которые цитировали Псалом 147: 20 о том, что Господь «возвестил… суды Свои Израилю. Не сделал Он того никакому другому народу, и судов его они не знают» и предрекали «несчастье моей душе, потому что я учил Закону [Тора] язычника». На самом деле его труды предназначались как для евреев, так и для неевреев, и он был рад, что их читали и те и другие.

Да, я был учителем для гойим. Я еврей, благодарение Богу, и почитаю Господа. Я не согрешил, ибо Мудрецы запрещают только сообщать язычнику значение Закона и… предметы, содержащие эзотерические доктрины… Они не постановили, что всякий, кто учит нееврея, совершает грех. Скорее, Мудрецы разрешают преподавать заповеди потомков Ноя язычникам. Это для меня самый убедительный аргумент. Как язычники могут полностью понять семь заповедей [заповеданных Богом Ною для всего человечества], если они сначала не узнают еврейский язык?

Таким образом, он, Элия бен Ашер, своим учением продвигал знание еврейских нравственных заповедей. Его ученики-неевреи были «хорошими и честными людьми, которые изо всех своих сил проявляли доброту по отношению к народу Израиля. Само знание нашего языка среди гойим на самом деле шло нам на пользу»[533].

Йуханна ал-Асад, несомненно, возлагал аналогичные надежды на свое собственное преподавание. Какую бы вину он ни испытывал из‐за своего обращения и какой бы внутренний разлад ни переживал из‐за многолетнего участия в итальянской жизни, он оставил после себя несколько рукописей, которые давали читателям представление о мусульманских обществах и их прошлом, об арабских ученых и арабской поэзии, а также сведения об исламе, отличные от стереотипов, преобладающих в христианской Европе. Его комментарии к Корану Эгидио да Витербо проясняли священную книгу ислама, текст которой был малопонятен в Италии. Он вряд ли ожидал, что под воздействием его писаний христиане «смягчатся» по отношению к мусульманам, но, возможно, надеялся, что его труды будут способствовать более взвешенным и дипломатичным контактам.

***

Вероятно также, что Йуханна ал-Асад открывал для себя многие стороны Италии благодаря интимным связям, ведь эротические контакты — хорошо известный канал пересечения культур.

Как я уже утверждала ранее, Йуханна ал-Асад наверняка вступил в брак в Фесе. К тому времени, когда он вышел из тюрьмы и обратился в христианство, этот брак по мусульманским законам был либо уже расторгнут, либо ему грозило расторжение. Как ученый-законовед он должен был это знать. В случае вероотступничества одного из супругов, как гласила доктрина маликитов, — брак расторгался путем развода, причем, согласно одной точке зрения, — окончательно. Если наш новообращенный христианин надеялся когда-нибудь обойти это решение, заявив о такийе, ему все равно предстояло столкнуться еще с одним препятствием. Когда муж исчезал, жена уведомляла об этом власти; если от него не поступало никаких вестей в течение определенного времени — в зависимости от мнения судей, оно могло длиться, скажем, от двух до четырех лет, — то брак прекращался, так же как в случае смерти мужа, и жена могла снова выйти замуж[534]. К 928/1522 году прошло четыре года с тех пор, как Йуханну ал-Асада захватили в плен, и у него не было уверенности в том, что семья знает о его местонахождении. Это было удачное время для попытки побега, поскольку такие служащие Медичи, как он сам, не казались особенно желанными гостями при суровом дворе нового папы Адриана VI. Но он остался в Италии.

Эта необычная ситуация помогает нам понять то полнейшее молчание о своем браке, которое соблюдает Йуханна ал-Асад в собственных сочинениях. Конечно, от авторов арабских географических справочников и книг о путешествиях не ожидали упоминаний о личных делах: Ибн Джубайр и ал-Мукаддаси, например, ничего не сообщали о своих женах, а Ибн Баттута упоминал о своих лишь по мере того как заключал браки по пути. Тем не менее арабские автобиографические тексты иногда простирали свою откровенность до разговоров о супругах, а «География» Йуханны ал-Асада буквально пронизана автобиографическими элементами[535]. Он писал об отце, дяде и других родственниках мужского пола, но, упомянув жену-мусульманку дома в Фесе, он попал бы в неловкое положение перед христианскими читателями в Италии и заслужил бы упреки гипотетических мусульманских читателей. В книге он обошел ее молчанием, так же как и свой плен и обращение в христианство.

И все-таки Йуханна ал-Асад оставил много подсказок, свидетельствующих о его отношении к женщинам и об эротическом опыте. Он никогда не пересказывал разговоров, которые, возможно, вел с женщинами, встреченными в путешествиях, в отличие от разговоров с мужчинами, но он делал наблюдения и рассказывал истории. Он даже нарисовал две картины из супружеской жизни в Северной Африке. Одна была приятная, ее он узнал от мужей из числа зажиточных арабских бедуинов, часто встречавшихся в пустынях к югу от Тлемсена и Туниса, в чьих просторных благоустроенных шатрах живал Йуханна ал-Асад. Как посторонний он мог видеть только глаза женщин сквозь покрывало, но для взоров своих мужей жены раскрашивали себе лица, грудь и руки от плеч до кончиков пальцев — по словам их поэтов, красивое зрелище, пробуждающее желание. Другую картину он счел неподобающей и разрушительной для брака: как жены в Каире тащат своих супругов к кади с жалобами на то, что мужья вступили с ними в половую связь только один раз за ночь. Из-за этого множились разводы[536].

Йуханна ал-Асад также использовал сведения о женском труде как показателе культурных различий и культурного сходства. В области Хаха он видел, как женщины мелят зерно; в области Хаскора — как они выходят на поля вместе со своими невольниками; как в некоторых частях Антиатласа носят воду из колодца и дрова из леса; как пасут