такой счет? Они так привыкли быть в проигрыше, что, даже освободившись, не надеются сравняться. Некоторые игроки продолжают игру, а другие чувствуют лишь гнев и отчаяние, сидят на скамье или швыряют камни в белых игроков, или мутузят друг друга в проходах.

— Я понимаю, о чем ты. Но не изменился ли счет с той поры?

— Харли всегда твердит, что дела плохи, даже хуже, чем раньше. У него есть статистика, что черных выпускников гораздо меньше, чем белых. Но я возражаю, потому что сейчас черных выпускников в шесть раз больше, чем тридцать лет назад. Он твердит о черных, живущих в нищете. Это так, но черных среднего класса — больше 10 миллионов человек. Черные работают на чистых работах столько же времени и за те же деньги, что и белые. Черные врачи, нотариусы, профессоры, журналисты и т. д. работают в тех учреждениях, куда черных раньше не пускали. Колледжи для белых теперь с радостью набирают черных студентов. Афроамериканцы работают чиновниками по всей стране. Их даже выбрали в мэры некоторых крупных городов. Есть черные губернаторы, сенаторы, бизнесмены. Они заседают во многих комиссиях Сената. Коллин Пауэл возглавлял самую мощную военную машину планеты. Многие из телезвезд и спортсменов — черные.

— А что Харли отвечает на это?

— Харли твердит только о притеснении меньшинств. Я говорю ему, что из стран, где угнетают меньшинства, те стремятся уехать за границу. Из Америки почти никто не хочет уезжать, наоборот, сюда стремятся попасть самые разные меньшинства. Разве они стремятся сюда, чтобы их угнетали? Но для Харли и

173

многих черных, эта страна всегда будет местом угнетения. Черные всегда будут беспомощными жертвами, а белые — злобными угнетателями.

— Расовый вопрос не теряет остроты, да? — Джейк понизил голос, готовясь к защите.

— Для некоторых людей да, — сказал Кларенс, — для некоторых это обычное дело, а другие считают, что дела ухудшаются.

— Стыдно признаться, я никогда особенно не вникал во все эти разговоры о расизме. Но с недавних пор что-то изменилось. Раса для тебя — бремя, которого я никогда не знал.

— Хорошее слово — бремя. Я устал от него больше, чем от чего бы то ни было. Я бы хотел на пару недель облачиться в белую кожу. Не потому, что хочу быть белым, а потому, что мне нужна передышка, отпуск. Просто на время снять мешок со спины, и только. Чтобы я не помнил о цвете своей кожи, проходя мимо кого-то в супермаркете, встречаясь взглядом с полицейским, сидя в машине на перекрестке. Бывают дни, когда это меня достает сверх сил. Я могу оставить дома свой кейс с деловыми бумагами, а свою кожу — нет. Быть черным — занятие круглосуточное. В любом обществе, в любой церкви белых меня воспринимали, как голос черных, как будто все черные думают одинаково. Если кто-то пишет статью, и ему нужно узнать о черных, он звонит мне. Знаешь, Джейк, если, к примеру, ты устанешь как собака, работая в редакции, то можешь склонить голову на стол и вздремнуть чуток, как ты и делаешь. Я не могу себе этого позволить.

— Почему?

— Потому что когда ты так делаешь, это выглядит, как сон человека допоздна работающего, уставшего. А если так поступлю я, это будет выглядеть, как сон черного, который тусовался всю ночь в клубе или «заторчал» от наркоты. И попусту тратит оплаченное работодателем время, это доказывает, что черные именно таковы, как о них все и думают.

— Слушай, Кларенс, ты передергиваешь. Никто так не подумает.

— Не каждый, но кто-то так подумает. Это факт, веришь ты ему или нет, Джейк. Доктор Кинг рассказывал о том, как навстречу одному человеку шли девять пьяных белых и только один пьяный черный. «Нет, вы только посмотрите на этих черных пьяниц!» — сказал человек.

174

— Не знаю, что и сказать, старик. Чувство — гадостное.

— Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя гадко, Джейк. И меньше всего хочу, чтобы ты меня жалел. Я вышел из семидесятых, а мой брат застрял в них. Мне нравится наблюдать, что стыдливые белые делают со своей виной. Либо они признают свой расизм, и чувствуют себя виноватыми, либо не признают его, и тогда они по-настоящему виноваты.

— Значит, белый не может быть невинен?

— Именно. С другой стороны, есть угнетенная раса, имеющая статус невинно-страдающей. Их расизм судит плоско: белые виноваты, а черные невинны. Дело в самодовольстве. Я спекулировал на страданиях своих предков, а позже понял, что они не сдались, тяжело трудились, чтобы передать эстафету моему поколению, и когда нас выпустили на игровое поле, мы продолжали сидеть и ныть о своем прошлом, жалеть себя, а возможности проплывали мимо. Тогда я решил, что это не для меня. Я больше не хотел играть в расу. Несколько лет я даже не разговаривал о расовых вопросах.

— Почему?

— Потому что об этом либо кричат, либо шепчутся. Я терпеть не могу ни то, ни другое. Все это хождение на цыпочках, всю эту нечестность, когда люди, боясь прослыть расистами, не говорят прямо, что думают, терпеть не могу. И, как представитель среднего класса черных, не терплю, когда меня не принимают за своего ни белые, ни черные.

— О чем это ты?

— Свой среди чужих, чужой среди своих. Одни призывают меня вернуться к корням. Будто, живя в пригороде, я оторвался от своих. Ну, да. Будто все черные должны жить в криминальных районах, где торгуют наркотой, в атмосфере угрозы жизни. Черные и белые имеют эти стереотипы. Если белый живет в таком районе, и начинает зарабатывать достаточно денег, что он делает?

— Переезжает оттуда, — сказал Джейк.

— Именно. И это понятно всем людям. Но когда я переехал, это было воспринято, как предательство своей черноты. А я лишь поступил, как обычный человек, который хочет, чтобы его дети росли спокойно и получили образование. Чем плохо? Но мы с Дэни обсуждали это много раз. Она хотела, чтобы