— О, будь он проклят! Будь проклят! Пусть черные демонывечно терзают его желаниями, которых невозможно исполнить! Пусть плоть егогорит в корчах бессильной, неосуществимой похоти! Богиня, молю тебя…

— Ну нет, Тамилла, к мольбам таких плохих слуг, как ты,богиня никогда не склоняется. Насколько мне стало известно, этот русский скоробудет обладать Чандрой уже не как любовник, а как супруг и повелитель. Так чтоего желания вполне осуществимы. А вот твои… Твои едва ли исполнятся — если ты,конечно, сама не приложишь руку и не поможешь богине.

— Господин! Целую твои ноги! Ты снова поверил мне? Я сделаювсе, все, ты увидишь…

— Пусть это увидит богиня. Ты должна заслужить ееблагосклонность, и только потом — мою.

— Ты позволяешь мне удалиться?

— Ну что ж, иди. Нет, постой. Я не хочу, чтобы ты делала этосама.

— Конечно, я возьму с собою самых надежных слуг Кали.

— И еще одного ненадежного. Ты понимаешь, о ком я говорю?

— Господин мой, ты велик, ты мудр, я не выйду из воли твоей,но неужели ты решишься вновь обратиться к помощи этого отступника?! Ведь именноон…

— Тамилла, я хочу, чтобы ты заставила его помогать тебе. Ондолжен послужить Баване-Кали — и осквернить себя перед той, другой, которой онпоклоняется.

А теперь ступай. И если неудача постигнет тебя, невозвращайся. Лучше убей себя сама.

— Я вернусь!

День установился страшно знойным; солнце накалило скалы дотого, что они жгли ноги даже сквозь подошвы сандалий, а в тени в лицо ударялагустая раскаленная влажность. Два или три раза путникам встречались ручьи, вкоторых они с наслаждением омывались и утоляли жажду. Последний раз залезли вводу прямо в одежде, но облегчение получили ненадолго: очень скоро обезумевшеесолнце вновь высушило легкую ткань.

И когда впереди, на холме между деревьями, показалисьнеясные очертания какого-то белого мраморного строения, единодушный вздохоблегчения вырвался у путников, и каждый поглядел вверх почти с восторгом иблагоговением.

На холм, впрочем, предстояло еще взобраться! Он был высокий,но довольно отлогий. Казалось, стоит лишь взбежать на него… К изумлению и ужасупутников, теряющих последние силы, им пришлось «взбегать» не меньше двух часов.Густо поросший травой, которую нельзя назвать иначе как атласной, отлогий холмоказался до того скользким, что пришлось чуть ли не ползти, цепляясь за траву икусты, чтобы каждую минуту не скатиться назад. И когда подъем наконец осталсяпозади, у всех было такое чувство, будто они взобрались на стеклянную гору.

— Это… это нарочно! — тяжело дыша, выговорил Реджинальд. —Чтобы к ней… на коленях, унижаясь… проклятая ведьма! Затаилась в своемлоговище!

«Логовище» оказалось довольно хорошо сохранившимисяразвалинами древнего храма, однако Нараян торопливо остановил Бушуева, ужеготового храбро взбежать на площадку между колоннами:

— Говорят, никто не смеет ступить сюда без позволенияКангалиммы. Говорят также, будто всякого ослушника немедля наказывают боги,насылая на них безумие.

— Как вон на этих? — спросил Бушуев страшным шепотом,указывая на трех человек — черных от солнца, худых, как скелеты, с седыми каклунь гривами, голых и весьма древних, застывших у подножия храма в такихстранных позах, что их вполне можно было принять за порождение полуденногобреда — или и впрямь душевнобольных, одержимых.

Один из них стоял, упираясь в землю только одной правойладонью: вытянулся головой вниз и ногами вверх. Тело его было так женеподвижно, как если бы это был не живой человек, а сухой древесный сучок.

— Балаган… — прошелестел потрясенный Бушуев. — Ему бы вбалаган, сердешному, — экую кучу денег мог бы огрести!

— Многолико счастье аскета, как говорят мудрецы! — пожалплечами Нараян, однако Бушуев, не слыша, продолжал причитать:

— А этот… этот еще чище!

«Этот» стоял на одной ноге на круглом, вершка в три шириной,камешке, поджав одну ногу под животом и выгнув все тело назад дугой. Обе рукибыли сложены ладонями вместе и воздеты как бы в молитве. Он казался приклееннымк своему камешку. Почти невозможно было сообразить, как человек способенпринять такую позу, а главное, удерживать ее.

— Ну а этот, надо думать, пуще всех перед старой ведьмойпровинился! — всплеснул руками Бушуев и указал на третьего старика, которыйсидел, поджав под себя ноги… но как он мог сидеть на обычной бамбуковой палкевышиной в два фута?! Руки его были переплетены пальцами за шеей, а ногтиглубоко вросли в верхние части рук.

— Юродивые, убогие! — часто закрестился Бушуев. — Страдальцыболезные…

— Это факиры, отец, — подала голос Варенька, и тот оглянулсяна нее недоверчиво:

— Факиры! Полно врать! Не видал я факиров в Ванарессе?! Станетмужик на базаре, веревку вокруг пальца обернет, потом уткнет конец в землю —она и стоит, будто каменная. Мальчишка для потехи по этой веревке лезет, что подереву. Но эти!.. — Он покачал головой. — Настоящий балаган, А ведьма-то где ж?О… О господи!

Жгучий ветер шумно пролетел под разрушенным сводом храма,словно чей-то жаркий вздох, и на поляне вспыхнул огонь. Путники думали, чтовидят перед собою почерневшие, изгоревшиеся кострища, разбросанные там и сям,но эти островки пепла и углей внезапно загорелись чистым, бездымным пламенем,похожим на тщательно лелеемый храмовый огонь.

Один из костров запылал совсем рядом с изогнутым факиром, аесли точнее — под его пятками, беспощадно поджаривая их, но тот и бровью неповел.

— Туземец сгорит, — процедил сквозь зубы сэр Реджинальд, —разумеется, это его дело, однако… интересно знать, не принадлежит ли он кплемени бхилли?

— Что, боишься потерять хорошего рекрута для войск компании?— хохотнул Василий, а Нараян ответил очень серьезно:

— Нет, этот человек не бхилли. Однако сагиб не долженбеспокоиться. Пока факир находится в трансе, его можно разбить на куски, но онне ощутит боли и не сдвинется с места.

— Я и не думал беспокоиться, вот еще! — с видомоскорбленного достоинства отвернулся Реджинальд и утер пот со лба. — Полагаю,зажарить нас эта особа не намерена? Мы-то не в трансе!

Жара и впрямь сделалась невыносимой, и все облегченновздохнули, когда Нараян вдруг взбежал на те самые ступени меж колонн, куда онтолько что заказывал подниматься.