Дорожка была проторена, и гость не блуждал на пороге:ворвался в роскошные, благоуханные, давно и радушно раскрытые для него покои,где его тотчас умастили обильные душистые потоки, где жарко пылал очаг и где оннаконец-то ощутил себя полновластным хозяином.

Мужчина и женщина — словно две дощечки для добывания огня:верхняя и нижняя. Пламень, который возникает меж ними, и есть тот огонь,который дали людям боги. И приносящий на нем жертву равняется богам.

…Поток сладости пролагал себе путь сквозь все преграды.Единорог блаженствовал в гроте удовольствия, отдыхал в пещере счастья. Тигрбродил по таинственной долине. Воин вторгался в драгоценные врата, поднося кустам прекрасный лотос и выпивая капли медвяной влаги из его сердцевины. Мечсверлил жемчужину, вскрывал раковину; мелодии флейты и лиры бесконечносливались. Каждый новый толчок открывал новые источники счастья, судорогинаслаждения заставляли выкрикивать мольбы, с которыми соперничали слова любви —им с трепетом внимали сонные джунгли, и звезды, и луна, залившая землюослепительным белым светом… так что пара, творящая любовь под деревом ашоки,была ясно видна человеку, стоящему на краю поляны.

Да, этот человек видел все, от первого мгновения поцелуя.Притом соглядатай не только видел — он ощущал!

Стоящему в тени казалось, что все это происходит с ним… нокогда те двое замерли, оплетая друг друга телами, сливая биение сердец, которыеготовы были разорваться от любви, он улыбнулся, как улыбается человек, кто неверит в счастье. Он знал, что людей, столь ненасытных в чувственных утехах,смерть делает подвластными себе. Он знал, что эти двое обречены умереть…

Он знал также, что смерть их станет и его смертью, и толькоэто утешало его в кромешной тоске, которой он был объят, глядя на этих двоих,кои обречены умереть в один день.

Варенька открыла глаза, когда солнце едва взошло.

На поляне лежал туман, и ей показалось, что они с Василиемнакрыты огромным белым покрывалом, под которым вместе с ними прикорнули иполяна, и колонны старого храма, и совсем не страшный сейчас, а просто оченьстарый сиватериум, и самые джунгли, так же утомленные любовью, как былаутомлена она.

Она едва не застонала, пытаясь расплести свои руки и ноги сруками и ногами Василия. Губы ее были влажны — кажется, они уснули, так и непрервав поцелуя, и бессознательно ласкали друг друга всю ночь. Как жаль, чтоона уже миновала! И только мысль, что у них впереди будет много, много такихночей, помогла сдержать внезапно подступившие к глазам слезы — необъяснимые,глупые, но такие горькие, такие…

Впрочем, ей было о чем плакать и чего бояться. Василий,значит, ничего не заметил, опьяненный, одурманенный желанием. То, что осозналбы и понял всякий мужчина, прошло незамеченным в этой буре чувств, а теперь егонепробудный сон давал Вареньке мимолетную передышку. Если бы сейчас найтипоблизости воду, и помыться, и вернуться к спящему супругу освеженной и чистой,— может быть, он поверил бы, что она смыла с себя все следы поруганного девичества?Он мог бы решить, что тогда, в Мертвом городе, просто еще не успел рассечь путыее невинности, ну а теперь просто не заметил, когда это произошло.

Варенька тихо всхлипнула и осторожно поднялась, затаивдыхание и стараясь ни травинки не колыхнуть.

Здесь должна быть вода, но где? Возможно, там, гдерасшумелись проснувшиеся птицы?

Она кое-как обмотала вокруг стана измятую голубую кисею,рассеянным взором поискала ленту, но в конце концов забыла о ней и пошла снезаплетенной косой, задумчиво касаясь пальцами ожерелья, вчерашнего дараКангалиммы. Ожерелье так и оставалось на ней всю ночь. Интересно, это опалы иликакие-нибудь другие камни?

Она вступила в белую влажную мглу и на миг испугалась, чтозаблудится, и не найдет потом Василия, и опять останется одна на свете. Онсотворил для нее солнце, и небо, и утреннюю зарю, и луну… да, и луну! Как жеона останется без него? Но тут же Варенька успокоила себя, что туман вот-вотподнимется, она не заблудится, даже если будет стараться, потому что далеко непойдет. Ну, не отыщет воду — значит, придется предстать перед мужем с повиннойголовою и сознаться в том, что…

В чем? В чем она собиралась сознаваться, если сама непонимала, что с нею произошло?

Она была своевольна, Варенька знала это о себе, —своевольна, но не распутна. Слишком дерзка — это да.

Сколько она себя помнила, ей никто не умел ничего запретить,а шумный гнев отца был чем-то вроде громовых раскатов и стрел молний: грохочет,сверкает, ослепляет, но попусту уходит в землю или ударяет в кого угодно,только не в дочку. Она делала только то, что хотела. Захотела — и поехала с отцомпо всей Европе, а потом через Кавказ, и Персию, и Тибет, и Гималаи — всмертельно опасное путешествие, переодетая в мужскую одежду, привыкая следитьза каждым словом, за каждым шагом, наблюдая мир, живущий вокруг, и все болеестрастно желая с головой окунуться в его разноцветье.

Индия очаровала ее с первого мгновения. Северные земли ещекак-то напоминали холодноватый, чрезмерно истовый мусульманский мир, нодравидийский юг пленил ее — Варенька даже и не пыталась противиться этомубуйному плену. Жизнь здесь была для нее игрой, и девушка искренне думала, чтоэто она устанавливает правила сей игры: ездит куда хочет, встречается с кемхочет, доверяясь безоглядно этим темнооким людям, которые под пышнымгостеприимством таили самое отвратительное коварство.

Беда случилась с нею в доме магараджи Такура, которого и онасама, и отец считали достойнейшим человеком. Впрочем, очень может быть, чтотаковым он и оставался, ничего не ведая о том, что свершилось в его доме синоземной гостьей. Она сама была отчасти виновата: ну зачем решилась куритьхукку? Но княгиня-магарани курила на ее глазах, и ее дочери — тоже, и дажестаршая сестра магараджи, отверженная — она была вдовой, а вдова, пережившаясвоего мужа, для индусов хуже парии! — даже она наслаждалась сладостным дымомхукки в своих отдельных покоях, войти куда Варенька не решилась, толькоподглядела украдкой. Ну, она попробовала хукку — помнится, сразу закружиласьголова, захотелось спать. Она и пошла спать в отведенные ей как гостьеотдельные покои на женской половине дома, и в эту ночь ей привиделся сон —самый прекрасный из всех снов, сравнимый только… сравнимый только с темивосхитительными ощущениями, которые она испытала нынче ночью в объятиях своегомужа. Разумеется!

Ведь и в том сне он был с нею, он любил ее, он насыщал ееизголодавшееся по наслаждению тело и насыщался ею сам. Вот удивилась она,впервые увидев Василия!

Едва удалось сдержать себя и не броситься ему в объятия. Аон смотрел на нее таким ледяным, неузнающим взором!..