— Идите сюда, — повернулся он к путешественникам. — Знакподан — горят все костры. Кангалимма ждет нас.

Варенька стиснула руки. Ей показалось или и впрямь долетелооткуда-то выпеваемое стройным множеством высоких голосов: «Гряди, голубица…»?Поглядела в сверкающие небеса. Может быть, ангельское пение?

— Господи, помилуй! — выдохнула она чуть слышно и взглянулана Василия, который тоже посматривал на ее побледневшее лицо.

Обычная дерзкая усмешка исчезла из его глаз, они были серьезны,настороженны. Кивнул Вареньке, протянул ей руку; не говоря ни слова, повел поступеням.

«Ежели к алтарю, должен батюшка…» — мелькнула мысль. Но еслибы ее не поддерживал Василий, Варенька рухнула бы, где стояла, когда увидела…

За колоннами простиралась поляна. Позади стеной стоялиджунгли, и чудилось, будто именно из этой зеленой тьмы высунулась чудовищноогромная голова зверя, подобного которому не может представить человеческоевоображение.

Все замерли, онемев, не в силах даже издать испуганногокрика.

Эта голова оказалась в несколько раз огромнее слоновьей,однако то был именно слон, если судить по искусно приделанному хоботу, конецкоторого гигантской черной пиявкою изгибался почти у ног путешественников. Но услона нет рогов, а у этого было целых четыре! Передняя пара на плоском лбуторчала, слегка закручиваясь вперед и раздаваясь в обе стороны, как рога быка,а за ними возвышались два других, массивные, разветвлявшиеся до такойгигантской вышины, что могли бы, казалось, украсить головы десятка обыкновенныхоленей. В пустых впадинах черепа были вделаны подобия глаз из выделанной желтойи прозрачной, как янтарь, кожи носорога, а за этим подобием глаз горели двезажженные плошки, что придавало голове еще более ужасный, просто дьявольскийвид.

— Матушка Пресвятая Богородица… — прошелестела Варенька, аРеджинальд произнес с отвращением, которое великолепно маскировало испуг:

— Да что ж это такое, наконец?!

— Обыкновенный сиватериум, — спокойно ответил Василий, краемглаза ловя восхищенный, потрясенный взор Вареньки и принимая еще болееневозмутимый вид, словно зреть такие головы — для него одно из привычнейшихзанятий.

— Я видел остов этого допотопного зверя в музее Азиатскогообщества. Как правило, его раздробленные кости находят в Гималайских горах. Онназван так в честь бога Шивы. А что, Нараян, этот сиватериум был любимымзверьком твоей знакомой колдуньи? И она сберегла его скелет на память опрошлом? Ну, тогда лгали люди, уверяя, будто ей триста лет. Мало сказать — миллион…Цветочки-то вон — тоже. Поглядите — совершенно допотопные!

Белые цветы, охапками устилавшие поляну вокруг сиватериума,были величиной с большую розу, однако лепестки их оказались совершеннопрозрачны. Ничего подобного никто и никогда не видел, поэтому их рвали сблагоговением и даже трепетом. Правда, Нараян испортил впечатление, сообщив,что этих цветов в горах полным-полно. Вдобавок их влажный, очень горький запахчуть не заставил путешественников расчихаться.

Поспешно положив цветы, они принялись нетерпеливо озираться,как вдруг низкий, дребезжащий звук пролетел над поляной — странный звук, откоторого путешественники оцепенели. Чудилось, в лад ему забились, задрожали,напряглись все жилки в их телах!

— Что это… что это за?.. — выдавил кое-как Бушуев, и у негоперехватило горло.

— Это ситара, — пояснил Нараян, который оставался совершеннобезразличным к колдовскому звуку, — однако не совсем обычная. У нас ее называютситарой демонов, и…

— Я требую все это немедленно прекратить! — послышался вдругвозмущенный до надрыва голос Реджинальда. — Это… это людоедство! Ситарабхуттов! Вы прекрасно знаете, что струны у нее сделаны из человеческих жил!Дикость, дикость…

Он не договорил — умолк внезапно, и по виду его можно былоподумать, что он уже никогда больше не произнесет ни одного слова.

Перед ним стояла Кангалимма.

Все так и обмерли, до того неожиданным оказалось еепоявление. Никто не видел, как, откуда она взялась, и, если бы стало известно,что она выросла из-под земли, это не удивило бы путешественников больше, чем еепоразительная внешность!

Перед ними стоял очень высокий скелет, обтянутый коричневымсафьяном, который лишь с большой натугою можно было принять за человеческуюкожу. На костлявых плечах была посажена крошечная головка, напоминающая головумертвого дитяти. Глубоко запавшие бледные, почти белые, выжженные временемогромные глаза так и пронизывали все вокруг жгучим, пламенным взглядом, подкоторым путались мысли, а кровь холодела в жилах.

Варенька слабым отзвуком мысли подумала, что Василий,кажется, был прав. Какие там триста лет! Судя по наружности колдуньи, ей можнобыло дать с таким же вероятием и невероятием и сто, и тысячу, и сто тысяч лет…и миллион. Ни время, ни невзгоды жизни уже не могли ни коснуться, ни как-топовлиять на эту статую смерти. Она изжила срок, когда старость что-то значит.

Всесокрушающая рука времени, коснувшись колдуньи впредназначенный час, сделала свое дело — и остановилась.

Но самыми поразительными во внешности Кангалиммы были ееволосы. Чудилось, десятилетия (столетия?) должны были давно выполотьрастительность на ее голове, однако у нее не было даже ни единой сединки!Длинные, тяжелые, блестящие от кокосового масла платиновые пряди ниспадали досамых пят, отсвечивая в лучах солнца каким-то странным зеленоватым блеском.

«Говорят, у покойников, у упырей растут в могилах волосы иотрастают ногти!» — в ужасе подумала Варенька, с трудом отводя взгляд отскрученных птичьих лапок — рук колдуньи, так и не разглядев, длинные ли у нееногти.

Кангалимма по-прежнему стояла неподвижно, словнопревратившись в безобразного бронзового идола, не сводя горящих углей своихглаз с оцепенелых европейцев. В одной руке она держала небольшое блюдо, накотором пылал большой кусок камфары. Желтоватое бледное пламя, развеваясь поветру, почти касалось ее лица, лизало ей подбородок и жгло ее мертвенное лицо;но она, казалось, не чувствовала огня. Голову ее обвивала золотая змея спустыми, как бы выколотыми, глаза ми, в которых мерцали темные тени. Вокругморщинистой, как гриб, тонкой, как косточка, шеи колдуньи лежал тройной рядзолотых тяжелых цепей, а поверх них — ожерелье из каких-то бледных камней,напоминающих туманные опалы. Совершенно такого цвета были глаза Кангалиммы, новдруг они вспыхнули, наливаясь темным серым светом, когда взор их упал наНараяна.

Глубокий вздох приподнял кисею цвета шафрана, обвивающуютощую фигуру.