class="v">Ребёнок на оконной раме,

В печь смотрит умными глазами,

И сдавленно бормочет смех.

В подвале от коптилки свет.

Мертвец рукой малюет что-то.

Молчанье разрушает шёпот.

Все, вроде, спят, и страха нет.

Тлен

Звонят колокола над миром к ночи,

И силуэты птичьих стай видны с земли,

Что в небе покружив, скрываются вдали,

Как пилигримы, вытянувшись в строчку.

Я им завидую. О них мечтаю.

И вечером, идя сквозь сумеречный сад,

Я сил не нахожу, чтоб оторвать свой взгляд,

И бега времени не замечаю…

Как ток, по мне прошло, дыханье тлена.

И жалобы скворца, застрявшего в ветвях.

Вот виноград набрал в цветении размах,

И смертный страх стихает постепенно.

Прильнувши к полусгнившему колодцу,

Там розы лепесток о брёвна трётся.

Зима

Холодом сковано белое поле.

Стужа коснулась пространства небес.

Даже охотники бросили лес.

Но над прудом галки носятся вволю.

Звон колокольчика где-то далёко.

В кронах ночлег обрела тишина.

По небу серая бродит луна.

В избах огни светят слабо и блёкло.

Зверь издыхает у края опушки.

Кровью он залит, совсем изнемог.

Слышен призывный охотничий рог.

Вороны кровью пьяны на пирушке.

«В окружении женщин подтянуто горд…»

В окружении женщин подтянуто горд,

но улыбка крива, как гримаса.

А тревожными днями ты полностью стёрт, —

это видит засохшая астра.

Словно тело твоё, – золотой виноград

на холме наливается, зреет.

Косы в поле патетикой ритма звенят.

Пруд зеркальный блестит озорнее.

И по красным, разлапистым листьям кустов

капли росные катят забавно.

Дева чёрная, как от тяжёлых оков,

задохнулась в объятиях мавра.

Музыка в саду

Мирабель

Фонтан поёт, и белых облаков,

На синем небе разгулялась стая.

И окунаясь в праздность вечеров,

Гуляют люди, скуку коротая.

Уж белый мрамор стал совсем седым,

Вдаль острым клином улетают птицы.

И мёртвый Фавн увидит: словно дым

Исчезла тень, чтоб в тишине укрыться.

С деревьев старых падает листва,

Влетая в окна со всего размаха.

А на стенах, как капли волшебства,

Танцуют блики призраками страха.

Вот, Белый гость переступил порог,

К нему собака бросилась навстречу.

Погасла лампа. Подведён итог.

И звук сонаты обозначил вечер.

Гродек

Нынче вечер окрашен в цвета вечернего леса.

Ежедневно с вершины разносится вспышками злато,

При озёрной голубизне и ненасытности солнца,

С жадностью катит вперёд торопливая ночь.

Солдат, умирающий горько и дико, издал

Вопль, что идёт из его окровавленной глотки.

Только где-то вдали мирно пасётся стадо.

За облаком красным Бог наблюдает сердито.

Яркая кровь заката разлита по лунной прохладе.

Провалены улицы в чёрную бездну пространства.

Звёздная ночь плавно ныряет в золото веток.

Ветер шагает тенями по молчаливой роще,

Приветствуя души героев чёрным своим итогом.

Звуки трубы влились в осени жёлтую флейту.

О, гордость печали! Тебя на алтарь бы железный!

Горячее пламя души насыщено властною болью.

Вдали

Собрали урожай зерна и винограда,

И деревушка спит в осенней тишине.

Стук молота о наковальню, как награда,

Приносит ветер смех, что плещется в окне.

Ребёнку белому охапкой дарят астры,

Что распускаются душисто у оград.

И с тем, что все мертвы, давно уже согласны.

Лучами в темноте взорвался старый сад.

В пруду всего одна лишь золотая рыбка.

На всё таращится со страхом чей-то взгляд.

Окон коснулся ветр, изысканный и гибкий,

Он предлагает звук на свой, органный, лад.

Мерцание звезды мечту смешало с тайной,

И вдаль глядят глаза, – там тучи все в гряде.

И в серой скорби мать, в тоске необычайной,

И темень утонула в чёрной резеде.

Человеческая скорбь

Часы перед заходом били пять,

И ужас у людей застыл во взгляде.

Деревьев голых шум остался сзади.

Лик смерти у окон устал стоять.

Возможно ль время нам остановить?

Ночных видений проплывают лица.

На пристани монашек вереницы,

В такт пароходам убавляют прыть.

Вдруг слышится мышей летучих крик.

Гробы сбивают тут же, на полянке.

В развилине лежат людей останки.

Тень сумасшедшего явила лик.

В осеннем небе стынет синий луч.

Во сне влюблённые сплелись телами.

На звёздах ангелы плывут ночами.

Впотьмах виски людей белее туч.

Перевод с немецкого Л. Бердичевского

Из польской поэзии

Александр Навроцкий

Цецилия

Святая Цецилия, дева трав засохших,

лёт вольных птиц, запах моря и хлеба,

бедрами будишь в эфебах мужчин,

одна, как алтарь в разодранном небе.

Сон мой бессонный, хоралы души

на июльской меже, куда так спешишь?

В святость стремишься сбежать от любви

иль серость жизни тебя всполошила?

Песчаная тишь пеленает шаги,

жаждешь любви, но Богу поручена.

Он в пекло при жизни ввергнет тебя,

подарит колье из терновых колючек.

Когда содрогнешься, не станет заслоной,

не источит из камня крови,

путь не украсит, не сменит доли,

лишь лик твой замкнет в икону.

Святая Цецилия, к руинам храма

пришла ты за правдой –