или делая вид, что с интересом следим

за полётом какой-то весёлой птички,

только бы не слышать оживлённый спор:

«Берём Табби!» – «Нет, Тичь!»

Обычно выбирали меня, лучшую из двух чурок,

а невыбранная Тичь ковыляла

в задние ряды другой команды.

В одиннадцать лет мы разошлись по разным школам.

Со временем я научилась отыгрываться,

подкалывая хоккеистов, не умеющих правильно писать.

Тичь Миллер умерла в двенадцать лет.

Перевод с английского Н. Крофтс

Из австралийской поэзии

А. Д. Хоуп

Счастье королей

В чем счастье королей? Читать, смеясь,

В памфлетах сплетни о своей гордыне,

Небрежным словом повергая в грязь

Могучий род, иль древнюю твердыню;

Поить кураж утративших врагов

Вином былых побед до спазмы рвотной,

И кистью гениальных мастеров

Нагих метресс бессмертить на полотнах;

Навязывать министрам-подлецам

Свою игру – порой на грани фола;

Селить шпионов в праведных сердцах,

И на корню вытаптывать крамолу;

Горстями злато сыпать в закрома,

Сдавать детей на воспитанье гнидам,

И так грешить, чтобы сошла с ума

От зависти продажная фемида.

А в старости, пока дурная рать

Наследников дерётся за корону,

С высокой башни взглядом пожирать

Полночный город, жадно и влюблённо,

И над бессонной россыпью огней

Вздыхать, у чёрной бездны на краю:

«То демон мой, ворочаясь во сне,

Свою провидит гибель – и мою».

Смерть птицы

В свой час приходит время каждой птице

Услышать зов полуденных широт,

Воскресшим сердцем к югу устремиться

И совершить последний перелёт.

Из года в год Любовь путём знакомым

Её влекла надежней, чем магнит,

За разом раз срывая прочь из дома

На край земли, где новый дом манит —

И вот он, юг! Есть время отогреться,

И свить гнездо и выкормить птенцов,

Но память вновь тоскою полнит сердце,

И призраков сжимается кольцо,

В песках мерцают миражи упрямо,

И пальмы тень напоминает тис,

По раскаленным фризам древних храмов

Скользит прохладный вересковый бриз;

День ото дня влекущий шёпот крепнет,

Настойчиво, отчаянно зовёт,

И вот, отринув страхи и запреты,

Она опять пускается в полёт,

Ничтожной точкой в синей бездне тая:

Растеряна, покинута, хрупка,

Изгнанница в галдящей пёстрой стае,

Песчинка во враждебных облаках.

Ей мнится дом в дали неразличимой,

Все ближе цель, и вдруг – потерян след.

Внезапно, непонятно, беспричинно

Навеки гаснет путеводный свет.

Где, где маяк? В пространстве непривычном

Громады рек, холмов, лесов, полей

Ошеломляют скудный разум птичий

Безбрежной необъятностью своей,

И ветры жадно тело рвут на части,

И тьма с востока простирает длань,

И Мать Земля безмолвно и бесстрастно

Приемлет смерти крохотную дань.

Ε questo il nido in che la mia fenice?[5]

Будь я той пальмой, где совьёт устало

Твоя любовь гнездо из листьев пряных,

Я факелом бы вспыхнул небывалым,

Чтоб феникс мог из пламени воспрянуть,

Хоть пеплом стану сам, и мой побег

Не прорастёт вовек.

Но пусть не так, и пусть феллах бесстрастный

Мой ствол к зиме изрубит на поленья —

Знай, вспыхнут и они – с такой всевластной

Животворящей жаждой обновленья,

Что разглядит он в тлеющих углях

Бессмертных крыльев взмах.

Прометей освобождённый

Упорен, непокорен, укреплён

Сознаньем правоты, измучен раной,

Мятежный пленник вдруг увидел странный

Слепящий свет, что шёл со всех сторон;

И в тот же миг к нему на скальный склон

Слетел Гермес и расковал титана:

«Ужель проснулась совесть у тирана? —

Спросил герой, – Иль Зевс утратил трон?»

«Кронида мудрость велика вдвойне:

Он так решил, – крылатый бог ответил, —

Пускай идёт: нет горше мук на свете,

Чем вечно помнить о своей вине,

Что гибель принесла твоим же детям,

Себя спалившим в краденом огне!»

Муза

Она – Арахна. В яростной гордыне

Она плетёт узоры по ночам

Из нерва обнажённого. Богиня

Сияньем гневного луча

Терзает сеть, ревнуя понапрасну

К ажурному изделью паука,

Ткачихи ядовитой и прекрасной.

Она – как Ариадна, что глядела

Вслед уходящим чёрным парусам;

А принцу-негодяю что за дело:

Он всё забыл: он мог и сам

Найти к спасенью путь… и ей осталось

Покорно лечь под пьяного божка

Да помнить о былом – какая малость.

Она – как Пенелопа: распускает

Всю ночь надежды сердца своего;

Пока воображенье иссякает

И давит горькое вдовство;

И ясно ей, в её усердье слёзном,

Что боги всё считают на века,

И что успех приходит слишком поздно.

Из окна последнего вагона

Полусумрак вагонный, билет, поцелуй на прощанье,

Оживленный перрон, в темноту отплывающий плавно,

Хоровод привокзальных огней; я один, с целым фунтом в кармане,

И колеса стучат: «может быть, может быть»… Это было так славно…

Мне хватало «вчера» и «сегодня», и было плевать,

Что сидел я спиной против хода, и нитью белесой

Из нутра своего, из зрачков, как паук, день за днём

я отматывал вспять,

Отправляя «сейчас» в никуда и в восторг приходя от процесса.

Под хмельное крещендо лихих телеграфных столбов

Мы взрезали холмы, рассыпая по склонам отары,