– А ты уверен, что он там будет?

Корнелиус выпускает струйку дыма в окошко и скользит скучающим взглядом по прохожему, что мочится у фонарного столба.

– Сейчас пик лондонской светской жизни, Эдвард, – говорит он с прежней теплотой в голосе. – Старушка Латимер не упустит возможности пригласить Гамильтона, если ей известно, что он в Лондоне. Ей нравится развлекать себя необычными гостями.

– Развлекать себя?

Корнелиус теряет интерес к окрестностям и поворачивается к нему с сардонической усмешкой на губах.

– Жена Гамильтона – Эмма. Певичка, которую он подобрал в Неаполе и которая досталась ему от его племянничка. Она моложе сэра Уильяма на несколько лет, и, говорят, теперь она строит глазки адмиралу Нельсону. Скандальная история! – Он снимает табачную крошку с языка. – Так что да, Латимер изрядно позабавится их присутствием на своем суаре.

Карета убыстряет ход. Подпрыгивающие на ухабах колеса заставляют Эдварда так крепко вцепиться в ухватные ремни, что они врезаются в его ладони.

К радости Эдварда, Дора уже ожидает их на улице перед магазином.

Завидев ее еще издали, Эдвард поражается тому, какой потерянной она выглядит, какой сиротливой. Девушка стоит, зябко обхватив локти, холодный ветер, должно быть, безжалостно кусает ее голые руки, и Эдварду приходит в голову, что надо было купить ей еще и вечернюю накидку с пелериной! Помогая Доре забраться в карету, он извиняется и набрасывает шерстяное покрывало ей на колени. Но устраиваясь подле него на сиденье, Дора взмахом руки пресекает поток его извинений.

– О, прошу вас, не беспокойтесь. Вы были ко мне более чем щедры. И я вам премного благодарна.

Краешком глаза Эдвард замечает, как презрительно кривит губы Корнелиус, и думает, уж не хочет ли его друг сделать очередное колкое замечание, но тот бросает на Дору единственный неодобрительный взгляд – и стучит по крыше, подавая кучеру знак двигаться дальше. И они снова ныряют в ночную тьму.

Карета покачивается. Дора натыкается на плечо Эдварда, и он, затаив дыхание, ощущает исходящий от нее приятный аромат лилий. Она опирается рукой о раму окошка, чтобы сохранять равновесие при тряской езде, смущенно бормочет извинения и крепко вцепляется другой рукой в покрывало.

Потом она умолкает. И покуда Эдвард лихорадочно соображает, о чем бы завести беседу, он замечает, как тусклые блики уличных фонарей скользят по ее скулам, по мягким округлостям ее щек, по изящной линии ее удлиненной шеи. Сам того не желая, он опускает взгляд чуть ниже. На ее шее висит замысловатое колье из переплетенных колец и спиралевидных соцветий, а в центре – крупный овальный камень размером с куриное яйцо. На фоне ее бледно-ореховой кожи камень кажется почти серым.

– Одно из ваших изделий?

Дора смотрит на колье и издает короткий робкий смешок.

– Да, имитация канители. Одно из моих самых любимых. Я… – Эдвард чувствует обуревающие ее сомнения. – Я боюсь, там, куда мы идем, оно будет смотреться неуместно, но я подумала, что, если надеть что-то из сделанных мною украшений, люди могут заинтересоваться и станут задавать вопросы.

– Почему бы и нет, – соглашается Эдвард, страстно желая, чтобы она перестала нервничать. – Леди Латимер пригласила вас, я уверен, именно с той целью, чтобы другие начали расспрашивать вас о ваших работах. Надеюсь, сегодня вечером вы получите немало заказов.

Дора опускает голову.

– Спасибо! – После небольшой паузы она продолжает разговор: – Как вы сегодня себя чувствуете, мистер Эшмол? Я благодарна, что вы за мной заехали. Насколько я понимаю, для этого вам пришлось сделать изрядный крюк.

Сначала Эдвард сомневается, что Корнелиус вообще расслышал ее слова, так как его друг сосредоточенно разглядывал все это время мелькающие за окошком пейзажи. Но он поворачивает голову, слегка прикусывает щеку изнутри и отвечает:

– Эдвард настоял на том, чтобы мы не позволили вам самостоятельно искать дорогу. И я не мог с ним спорить, ведь как-никак вы – почетная гостья леди Латимер.

В его голосе звучит ехидство и в общем не свойственная ему язвительность, и Эдвард благодарен судьбе за то, что в карете царит полумрак, который скрывает его смущение.

Дора смотрит на Эдварда.

– Ну, я надеюсь, что не причинила вам слишком много неудобств.

– Не причинили, – говорит Эдвард, бросая свирепый взгляд на Корнелиуса. Тот отворачивается и снова разглядывает пейзажи. – Никаких неудобств абсолютно.

Дора кивает.

Эдвард сгорает от стыда.

Остаток пути проходит в молчании; как только карета наконец выползает из петляющей Флит-стрит и, сделав круг, едет через Холборн, лошади, к счастью, переходят на резвый аллюр.

На подъезде к вилле леди Латимер дороги становятся ровнее, в воздухе уже не пахнет печным дымом и гнилыми овощами, а гам на улицах стихает. Впрочем, на суаре леди Латимер собралось немалое количество гостей, и, судя по изобилию других карет, подъехать к дому будет весьма непросто. В конце концов Корнелиус предлагает пройтись пешком. Порывистый ветер все еще, свистя, раздирает воздух, и нелепо выглядящая троица кое-как бредет в направлении виллы.

Корнелиус шагает впереди, вынуждая Эдварда и Дору двигаться в его фарватере. Эдвард галантно предлагает Доре руку, и она ее принимает, как ему кажется, с благодарностью.

– Должен извиниться за Корнелиуса, – бормочет Эдвард, стараясь говорить как можно тише, чтобы не услышал друг. – Я не понимаю, отчего он ведет себя так вызывающе.

– Не понимаете? – отзывается Дора, хватаясь пальцами за его рукав. – А я думаю, тут все довольно очевидно. Очень уж я ему не нравлюсь.

Нет смысла это отрицать.

– Да, это правда. Но правда и то, что я не вижу причин для этого. Поверьте, не вижу. Прежде он никогда не вел себя так нелюбезно. Тем более с леди.

– Возможно, он не считает меня леди?

– Но вы же, без сомнения, леди!

Она глухо смеется.

– Да я просто продавщица из магазина, как он не преминул заметить. И едва ли его можно осуждать за то, что он меня в грош не ставит.

Эдвард собирается возразить ей, напомнив, что он и сам всего лишь «мастеровой», но тут улица расширяется, вливаясь в площадь, и они, обомлев, останавливаются, во все глаза глядя на открывшееся им зрелище.

В тот день, когда они доставили сюда пифос, зеленая лужайка была просто красиво скошена, но ничем не украшена. Сегодня же вся площадь освещается воткнутыми в газон факелами, соединенными друг с другом витыми гирляндами из плюща, что протянулись над каменными постаментами. На каждом постаменте красуется позолоченная клетка с сидящим в ней попугаем всех цветов радуги. Всего таких клеток двенадцать, и даже Корнелиус замедляет шаг.