упражнений») Лойолы, Христос афонских мистиков, графа Цинцендорфа, сотен сект Ко и Рудольфа Штайнера[350] и наконец, что не менее важно, Христос апостола Павла? Неужели Вы и вправду верите, что кто угодно в состоянии обеспечить подлинное присутствие Святого Образа искренним произнесением Его имени? Лично я полагаю, что такой человек всего-навсего призывает психический образ, но подтвердить реальное присутствие Верховного Существа у меня возможности нет. Откуда нам знать, кого именно призывают святым именем и кому предаются? Разве не случалось так, что призыв к Святому Духу оборачивался явлением дьявола? В первую очередь взывают к образу, потому-то образ и наделяется столь важным значением. Я вовсе не отрицаю того факта, что глубокие эмоции искренней молитвы способны прорваться в трансцендентность, но куда они на самом деле уходят? Возможно, никакой трансцендентности нет и в помине, если наши образы и метафоры – простой антропоморфизм, а словам мы сами приписываем магическое действие. Католическая церковь защищается от подобных упреков expressis verbis[351], настаивая на учении о том, что Бог не может пойти против собственной крепости. Он морально обязан поддерживать церковь Святым Духом или Своей благодатью. Все богословские рассуждения – перечисление мифологем, воспроизводство архетипических образов, призванных дать более или менее точное описание невообразимой трансцендентности. Да, парадокс, но он кажется обоснованным. Совокупность этих архетипов соответствует тому, что я назвал коллективным бессознательным. Здесь нас интересуют эмпирические факты, что было мною доказано. (Кстати, Вы как будто плохо осведомлены о природе бессознательного и о моей психологии. Идея о том, что бессознательное есть бездна и скопище всевозможных ужасов, немного устарела. Коллективное бессознательное нейтрально; это лишь природа, духовная и хтоническая. Приписывать моей психологии представление о том, что Святой Дух есть «лишь проекция человеческой души», неверно. Это трансцендентальный факт, который предстает перед нами под маской архетипического образа (…)[352]. Или все же мы должны верить, что Дух действительно «излит» Отцом и Сыном?) Кому дано знать, что этот образ в точности соответствует трансцендентной сущности?

1537 Бессознательное двойственно, оно способно порождать как благие, так и дурные последствия. Да и образ Божий имеет две стороны, подобно YHWH или двурукому Богу Климента Римского[353]: правая рука – Христос, левая – Сатана, и этими двумя руками Он правит миром. Николай Кузанский[354]называет Бога complexio oppositorum (сочетание противоположностей. – Ред.) – естественно, в апотропейном[355]состоянии privatio boni [356]! Парадоксальные качества YHWH сохраняются и в Новом Завете. В таких обстоятельствах очень трудно понять, как быть с молитвой. Должны ли мы молиться благому Богу, отвергая демона, как советует Швейцер? Вправе ли мы разделять Божество, как та крестьянка, которая сказала младенцу Иисусу, когда он прервал ее молитву Деве: «Тсс, дитя, я говорю с Твоей матерью»?[357]Можем ли мы по-настоящему отринуть опасного для нас Бога? Верим ли мы, что Бог настолько бессилен, что нам разрешено говорить: «Уйди, я беседую с Твоей лучшей половиной»? Возможно ли игнорировать absconditus? Швейцер зовет поступить именно так; мол, бежим купаться в реке, и кому какое дело до крокодилов. От них ведь столь просто отмахнуться. Кто же в состоянии воспроизвести эту «простую веру»?

1538 Подобно Богу, бессознательное имеет две стороны – полезную, благоприятную и благодетельную, но также дурную, злую и губительную. Бессознательное является непосредственным источником нашего религиозного опыта. Эта психическая природа всякого опыта не означает, что трансцендентальные реальности тоже принадлежат психике; ведь физик не верит, что трансцендентальная реальность, выражаемая его психической моделью, является психической. Он называет ее материей, а психолог точно так же никоим образом не приписывает своим образам или архетипам психическую природу. Он называет их «психоидами»[358] и убежден в том, что они представляют собой трансцендентальные реальности. Ему знакома и «простая вера» – как такое убеждение, которого невозможно избежать. Искать его тщетно; оно приходит, когда захочет, ибо «се дар Святого Духа». Есть всего один божественный дух – непосредственное присутствие, часто устрашающее и нисколько не зависящее от нашего выбора. Никто не поручится за то, что за духом не скрывается дьявол; вспомним историю святого Игнатия Лойолы, которому привиделся serpens oculatus[359] и который истолковал этот образ сначала как Христа, Бога, а затем как дьявола[360]. У Николая из Флюэ[361]тоже было ужасающее видение absconditus, а позже оно превратилось в благую Троицу приходской церкви Заксельна[362].

1539 Подчинение Богу – это грозное испытание, столь же «простое», как вообще любая ситуация, над которой человек не властен. Тот, кто готов безоглядно рисковать собой, оказывается полностью в руках Господа и попадает в такое положение, когда «простая вера» становится жизненной необходимостью; иными словами, опасность возрастает настолько, что в человеке пробуждаются самые глубинные, самые сокровенные инстинкты. Подобный опыт всегда нуминозен, поскольку он объединяет все проявления целостности. Это ощущение отлично передает христианская религиозная символика: божественная воля, воплощенная во Христе, ведет к фатальному исходу, к катастрофе, за которой приходит надежда на воскресение, а вот христианское вероучение убеждает верующего в смертельной угрозе; при этом церковь уверяет, что Господь хранит нас от всех опасностей, в особенности от роковых предрасположенностей нашего характера. Вместо того, чтобы нести свой крест, мы, как нам сказано, возлагаем его на Христа. Пусть Он принимает бремя наших страданий, а мы будем наслаждаться нашей «простой верой» в общине Ко. Мы укрываемся в христианской общности, где возможно даже забыть волю Божию, ибо в обществе мы утрачиваем чувство личной ответственности и начинаем плыть по течению. В толпе чувствуешь себя в безопасности, а церковь старательно оберегает нас от страха Божия, как будто не веря, что Он способен разгневаться всерьез. С другой стороны, психологию сегодня принято всячески очернять, потому что она учит, в полном соответствии с христианским вероучением, что ни один человек не может подняться над собой, если ранее не спустился. Некий профессор богословия однажды публично обвинил меня в том, что «в вопиющем противоречии со словами Христа» я назвал инфантильным того, кто верен собственным ранним убеждениям. Пришлось напомнить этому профессору, что Христос никогда не говорил о необходимости «оставаться детьми» – он рек: «Станьте как дети»[363]. Вот всего один малый пример того, как искажается христианский опыт, как он приукрашивается: все мрачные особенности отвергаются, все опасности затушевываются. Однако Святой Дух нисходит на нас не в обыденной, нормальной буржуазной (или пролетарской!), то есть налаженной и размеренной, жизни, а тогда, когда мы уязвимы в бесконечных пространствах, где человек пребывает наедине с миром providentia Dei[364]. Мы никогда не