из числа тех, что содержатся в кодексе. Первый – довольно важный, как кажется, ранний валентинианский[308]текст, который позволяет составить некоторое представление об умонастроениях второго века нашей эры. Он называется «Евангелие истины» («Evangelion tēs alēt-heias»[309]), но это не столько евангелие, сколько трактат, объясняющий христианскую благую весть; его цель – донести эту странную и трудно усваиваемую весть до эллинистического египетского мышления. Автор текста явно взывал к интеллекту своего читателя, в полном соответствии с библейским речением: «Для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие»[310]. Для него Христос – прежде всего светоч, ниспосланный Отцом, дабы рассеять тьму человеческого невежества и бессознательности. Предсказанное избавление от агнозии[311]находит параллели с рассказами Ипполита о гностиках (в частности, о наассенах и ператах) в его «Опровержении». Там же приводятся многочисленные примеры явления, которое я сам именую «явлением присвоения»: аллегории и древние символы привлекались для того, чтобы разъяснить метафизическую, по сути, фигуру Христа, сделать ее более понятной для восприятия той эпохи. Что касается современного сознания, это обилие символов, притч и синонимов вызывает прямо противоположные последствия, лишь углубляя тьму и опутывая светоч паутиной едва понятных аналогий. Вряд ли, конечно, гностические попытки разъяснения оказались успешными в языческом мире, тем паче что церковь вскоре выступила против них и принялась при любой возможности подавлять. К счастью, в ходе этого подавления некоторые лучшие (судя по их содержанию) произведения удалось сохранить для потомков, и сегодня мы все-таки можем оценить, как бессознательное того времени воспринимало христианское послание.

1516 Это восприятие, разумеется, имеет особое значение для психологов и психиатров, которые по роду занятий изучают психические проблемы; вот почему наш Институт так заинтересован в приобретении и переводе гностических текстов. Хотя гностические практики были постепенно отвергнуты и забылись, сам процесс усвоения знаний продолжался на протяжении всего Средневековья, да и по сей день мы наблюдаем его всякий раз, когда индивидуальное сознание сталкивается с собственной тенью или с низшей частью личности. В определенных случаях, будь то нормальных или патологических, это происходит спонтанно, однако общее правило гласит, что современному человеку требуется помощь специалиста для осознания тьмы в себе, поскольку большинство из нас уже давно забыло об этой основополагающей задаче христианства – о преодолении моральной и интеллектуальной агнозии естественного человека. Христианство, если трактовать его как психологическое явление, внесло немалый вклад в развитие сознания, и везде, где этот диалектический процесс не зашел в тупик, мы находим новые свидетельства усвоения знаний. Даже в средневековом иудаизме на протяжении столетий происходило нечто подобное, независимо от христианства, подтверждением чему служит каббала. Ближайшей аналогией для нее в христианском мире можно счесть философскую алхимию, психологическое родство которой с гностицизмом фактически очевидно.

1517 Насущная терапевтическая необходимость столкнуть пациента с его собственной темной стороной представляет собой продолжение христианского развития сознания и приводит к усвоению, сродни практикам гностицизма, каббалы и герметической философии. Поскольку сопоставление с этими более ранними историческими этапами мысли имеет величайшее значение для истолкования современных явлений, открытие подлинных гностических текстов имеет величайшую практическую ценность для наших исследований. Пожалуй, сказанного достаточно для того, чтобы объяснить наш интерес к гностическому кодексу. Подробное описание обозначенных взаимосвязей можно найти в ряде опубликованных исследований.

Письмо отцу Брюно

5 ноября 1953 г.

Дорогой отец Брюно!

1518 Ваши вопросы[312]чрезвычайно меня заинтересовали. Вы хотели бы побольше узнать о методе, которому необходимо следовать, чтобы установить существование архетипа. Вместо теоретического рассуждения позвольте предложить наглядную картину применения моего метода: я отважусь поделиться своими соображениями об историчности библейского Илии.

1519 Если бы традиция повествовала о человеке, отмеченном, скорее, индивидуальными и более или менее уникальными чертами, причем таком, с которым связано мало преданий, чудесных деяний, подвигов, отношений или параллелей с мифологическими персонажами (или таковых вообще нет), у нас не было бы ни малейших оснований предполагать наличие архетипа. Если же, с другой стороны, в биографии конкретного персонажа зримо проступают мифологические мотивы и параллели, а впоследствии к ним добавились элементы явно мифологического характера, то уже не приходится сомневаться в том, что мы имеем дело с архетипом.

1520 Пророк Илия – личность вполне мифическая, что, впрочем, нисколько не мешает ему быть одновременно личностью исторической, подобно, например, святому Иоанну Крестителю или даже Иисусу, раввину из Назарета. Я называю такие мифические свойства личности «явлением усвоения». (Недавно опубликовано мое исследование астрологического усвоения Христа в образе рыбы; см. мою работу «Эон», 1951 г.)

1521 Нет необходимости подробно излагать известные Вам ветхозаветные предания. Давайте поэтому сосредоточимся на христианской традиции Нового Завета и более поздних времен. Как человек «весь в волосах» (4 Цар. 1:8), Илия сходен со святым Иоанном Крестителем (Мк. 1:6). Призвание апостола (Елисея), хождение по воде, охватившее его уныние (3 Цар. 19:4 и далее) – все это как бы предвестие аналогичных случаев из земной жизни Христа, рождение которого еще рассматривается как новое пришествие Илии, а слова на кресте: «Eli, Eli…[313]» – как обращение к Илии. Имя пророка происходит от корня «эл-» (= Бог). Хризостом[314]выводит имя «Илиас» (= Илия) от имени бога Гелиоса: «quod sicut sol ex Oceano emergens versus supremum coelus tendit»[315]. При рождении его славили ангелы. Младенца закутали в огненную пелену и кормили пламенем. У него было две души (!). (См.: J. Fr. Mieg. De raptu Eliae, 1660, и Schulinus. De Elia corvorum alumno, 1718.) Во времена Римской империи на горе Кармель было языческое святилище, фактически один алтарь (Tacitus. Hist., II, 78: «tantum ara et reverentia»[316]). Будто бы император Веспасиан получил в этом святилище пророчество (там же). Ямвлих (Vita Pithagorica III, 15) говорит, что гору считают священной и запрещают туда ходить, а Пифагор нередко наслаждался уединением в священной обособленности Кармеля. Возможно, друзы[317], чье святилище располагается там ныне, возвели его на месте жертвенника Илии.

1522 В сочинении «Пирке де рабби Элиэзер»[318] (с. 31) Илия выступает воплощением вечной духовной субстанции и наделен ангельской природой. Именно его дух призвал овна, заменившего Исаака на жертвеннике[319]. Баранью шкуру он носит как пояс или фартук. При обрезании его упоминают как «ангела Завета» (с. 29). Даже в наши дни для Илии ставят отдельный стул при совершении обряда обрезания, а в праздник Пасхи на столе будет чаша с вином, и глава семейства распахнет дверь, приглашая Илию войти внутрь и разделить угощение.

1523 Предания называют его «жестоким», «сварливым» и «беспощадным».