В «Утренней заре» в одном относительно коротком афоризме Ницше указывает на связь зависти и нигилизма. Под заголовком «Разрушители мира» он пишет: «Когда некоторым людям не удается исполнить то, чего они желали, они раздраженно восклицают: ‘Пусть погибнет весь мир!’ Эта отталкивающая эмоция – высшая точка зависти, подразумевающая: ‘Если я не могу иметь чего-то, то никто не должен иметь ничего, никто не должен быть никем!’»[295]

Поскольку великодушное поведение раздражает врагов человека больше, чем неприкрытая зависть, эта «заунывная разновидность скромности», Ницше предполагает, что иногда зависть используется как ширма теми, кто на самом деле совершенно не завистлив[296].

Рессентимент

В «Генеалогии морали» Ницше так описывает рессентимент: «Все это люди ressentiment, эти физиологически увечные и источенные червями существа, целый вздрагивающий пласт подземной мести, неистощимый, ненасытимый на извержения против счастливых и равным образом на маскарады мести, на поводы к мести, – когда же, собственно, удалось бы им отпраздновать свой последний, пышный, утонченнейший триумф мести? Несомненно тогда, когда они уловчились бы свалить на совесть счастливым собственную свою безысходность, всю безысходность вообще, так что эти последние стали бы однажды стыдиться своего счастья и, пожалуй, так переговариваться между собой: «Это просто срам – быть счастливыми! Кругом так много безысходности!»»[297]

Не может быть сомнения, что здесь Ницше предсказывает одну из важнейших тенденций XX в., только благодаря которой стали возможны излияния, подобные излияниям Поля Турнье на тему подлинного и ложного чувства вины. Можно также снова вспомнить бесчисленные мазохистические писания, в которых западные люди купаются в самоосуждении и стыде из-за неравенства между ними и так называемыми развивающимися странами. Ницше воспринимает эту тенденцию как величайшее и судьбоноснейшее недоразумение. Мир, где счастливые и успешные начинают сомневаться в своем праве на счастье, он рассматривает как мир, поставленный с ног на голову. Он развивает эту мысль, описывая то, что он называет громадной исторической миссией аскетического священника в обществе. Священник действует как переориентировщик рессентимента, объясняя страждущему, который подыскивает причину к своему страданию или, точнее, его виновника, что, разумеется, виновник есть, но что это – сам страждущий[298]. Ницше считает, что, даже если бы это было объективно ложным, это все равно отвлекало бы рессентимент от опасной для общества деятельности. Здесь марксист упрекнул бы Ницше в том, что он воспринимает религию исключительно как опиум для народа, чтобы избежать классовой войны; но в контексте этой книги взгляд Ницше, лишенный религиозного чувства, возможно, соответствует действительности в том смысле, что в принципе ни одно общество не может быть эффективным или даже достичь приемлемого общественного климата, если в нем нет такого рода верований, которые позволяли бы обездоленному человеку считать причиной своего положения если не себя самого, то результат действия слепого случая. Мы уже видели тупик стагнации, в котором оказываются примитивные народы вследствие представления, что любое несчастье человека или потеря имущества – это следствие целенаправленных действий кого-либо из его соплеменников.

Ницше рассматривает многие формы рессентимента, а также его физиологические проявления как реактивного и устойчивого типа поведения. Рессентимент овладевает теми людьми, которые лишены нормальной позитивной реакции и которые могут безнаказанно предаться лишь воображаемой мести. Такой рессентимент – это рабская мораль, и восстание рабов в морали начинается тогда, когда сам рессентимент становится креативным и порождает ценности[299].

Однако показательно, что Ницше противостоит попыткам найти источник происхождения справедливости (в том смысле, какой он придает этому термину) в области рессентимента. Некоторые из его современников, которых он называет «анархистами и антисемитами», сами наполненные рессентиментом, сделали попытку освятить именем справедливости свою жажду мести, как если бы справедливость в конечном счете была только следующим этапом развития чувства обиды.

Он пишет: «На что я только обращаю внимание, так это на обстоятельство, что именно из духа самого ressentiment произрос этот новый нюанс научной справедливости (в пользу ненависти, зависти, недоброжелательства, подозрительности, rancune, мести)». В противоположность этому, Ницше утверждает, что человеком движет подлинное чувство справедливости тогда, и только тогда, когда даже под напором личной обиды, бесчестья, клеветы глубокая и терпимая объективность справедливого человека, его ясный и благородный взгляд на мир остаются незамутненными. И даже человек, который нападает, ближе к справедливости, чем тот, чьей реакцией является рессентимент[300].

Заратустра издевается над хулителями и подлизами, чья зависть не может вынести его счастья: «Как могли бы они вынести мое счастье, если бы я не наложил несчастий, зимней стужи, шапок из белого медведя и покровов из снежного неба на мое счастье!»[301]

Здесь мы встречаем ту же самую мысль, которую мы уже видели у Фрэнсиса Бэкона: из-за существования завистников часто бывает необходимо симулировать несчастье.

Макс Шелер

Шелер дал подробный анализ проблемы зависти в опубликованном между 1912 и 1914 гг. исследовании «Рессентимент в структуре моралей» (Das Ressentiment im Aufbau der Moralen). Он посвятил около 100 страниц феноменологии завистливого человека, которого он, вслед за Ницше, рассматривал как человека, испытывающего рессентимент. Как и Ницше до него, он подчеркивает фактор субъективного времени, необходимого для формирования ощущения бессилия: существует, разумеется, выражение «бессильная ярость». Рессентимент возникает, когда человека принуждают – другие люди или обстоятельства – оставаться в положении, которое ему не нравится и которое он считает несоизмеримым со своей самооценкой. Здесь Шелер предвосхищает возникшую спустя несколько десятилетий теорию, объясняющую агрессию фрустрацией, особенно любимую американскими социальными психологами.

Подход Шелера неизбежно был ограничен, так как он руководствовался гипотезой о рессентиментальных типах, к которым по определению относится женщина, поскольку она всегда подчинена мужчине. Шелер не признает универсальной роли зависти в человеческой жизни, и, что еще более важно, он совсем незнаком с обширной информацией о зависти среди примитивных народов. Он затрагивает преступления из зависти, приводя пример убийцы, который в эпоху начала автомобилизации утолил свою ненависть к автоводителям, протянув поперек шоссе в окрестностях Берлина проволоку и отрезав таким образом голову проезжавшему автомобилисту. Шелер подробно рассматривает роль зависти и рессентимента в политических партиях и в требованиях равенства. Поскольку он опубликовал эту работу до Первой мировой войны, неудивительно, что он считал возможным сделать несколько очень едких замечаний о зависти, свойственной демократии.

Рессентимент и месть

Шелер начинает с объяснения, что французское слово ressentiment не поддается переводу и что Ницше превратил его в термин. Он считал, что элементы обычного значения этого слова во французском языке являются существенными: «Ressentiment подразумевает переживание снова и снова определенной эмоциональной реакции по отношению к другому, в процессе которого эта эмоция постепенно углубляется и интровертируется в ядро личности,