– Я передам вашу просьбу, – повторил Шариф. – Но меня удивит, если она решит написать вам. Вообще-то вам не стоило говорить ей того, что вы сказали тогда. После ее письма. Она очень расстроилась.

Лео почувствовал, что краснеет: именно этих слов он сейчас стыдился, именно за них хотел извиниться. И понятия не имел, что ей вздумалось рассказать об этом отцу.

– Она написала вам глупое письмо, в чем потом раскаивалась, – начал Шариф. – Все мы иногда пишем нелепые письма, и порой, когда человек так раскрывается перед вами, он заслуживает куда большей снисходительности. Неужели так трудно? Думаю, я должен вас поблагодарить – по крайней мере, вы не были настолько легкомысленны, чтобы воспользоваться ее чувствами. Но будь вы… Впрочем, все давно кончено. Она дописывает свою работу. Так, говорите, вы возвращаетесь в Лондон?

Когда Лео прощался, Назия не покинула своего поста возле сына, Шариф тоже не встал, чтобы проводить гостя, – да, похоже, никому из них это и в голову не пришло. Он затворил за собой дверь. Снаружи ожидало такси, и человек, наблюдавший за Лео с той стороны дороги, тоже никуда не делся. Он был высоким и выглядел осунувшимся. Человек что-то крикнул, и, лишь когда Лео сел в машину и велел водителю доставить его на вокзал, слова сложились в его собственное имя – Лео Спинстер… Интонация говорившего сделала его почти неузнаваемым. Интересно, кто следующий пожмет ему руку, чтобы услышать прочувствованное: «Привет, я Лео Спинстер!»? Такси ехало дальше – теперь с переднего сиденья не доносилось ни звука. Счетчик показывал больше двадцати фунтов. Спустя пять минут Лео понял, почему силуэт, маячивший через дорогу, показался ему знакомым. К нему приходил Том Дик. Такой верзила, вымахал почти до двух метров. Что ему понадобилось? Он ведь довольно долго стоял на тротуаре напротив дома родителей Лео. Уже неважно; Лео не собирался это выяснять. Извиняться, пытаться унизить, спорить, оправдываться – да мало ли, что он задумал, – теперь все это останется в прошлой жизни. Такси подъехало к вокзалу; все, что требовалось, – купить билет и убраться отсюда. У него больше нет семьи. Он вернется в Лондон и станет учиться, и постарается заполучить работу. Кровь; уборка; дерьмо; мытье полов шваброй; человек ростом метр шестьдесят с гаком. Часы в автомобиле издавали «тик-так». Он очень хотел приносить пользу.

1

Всю дорогу до Пензанса Мафузу казалось: что-то застряло в его нижнем белье, завалилось за шиворот рубашки и вот-вот неприлично вывалится на пол. Он не ошибся. Так и случилось. Это оказалось конфетти. В последний момент подбежал новообретенный родственник и со словами: «Поздравляю, брат!» сунул пригоршню ему за шиворот. Мафуз не ожидал такого ни от Науаза, ни от кого-либо еще. Да и вообще – кажется, конфетти осыпают молодоженов, а не кидают его за ворот жениху. Ведь так?

Но Науаз-то все и устроил. Это он решил, что сестре нужен медовый месяц. Он-де слышал об идеальном месте – далеко, почти на краю Англии, – и знает идеальный отель, так что лучше всего Мафузу с молодой женой ехать туда железной дорогой; то есть добраться до Лондона, а там уже без труда сесть на нужный поезд. Науаз, младший брат жены, все еще жил с родителями, а она все еще обращалась с ним как с маленьким мальчиком: что-то шептала ему на ухо, и он заливался смехом. Однако именно Науаз, сидя рядом со своими отцом, дядей и тремя серьезными старшими братьями, осторожно посвящал Мафуза в то, что все остальные участники разговора, должно быть, давно знали. Он все и устроил, громко, чтобы услышала сестра, объявив: будет лучше, если…

Вот и под конец, на вокзале Ноттингема, он подскочил к Мафузу, держа в руках что-то вроде пакета хлопьев для завтрака, и сунул конфетти за ворот его новой рубашки. Он никогда еще настолько не приближался к шурину. На его лице, прижавшемся к лицу Мафуза, отражался почти яростный восторг; их бороды соприкоснулись. Обычные пассажиры отвели взгляд. Контролер, прекратив работу, подошел поинтересоваться, все ли в порядке. Но Мафуз сделал шаг назад и со всеми попрощался. Всю дорогу до Лондона, стоило ему шевельнуться, он ощущал влажный комок конфетти. Сидя в вагоне первого класса, он осторожно вытянул подол рубашки из-за брюк и поерзал. И почувствовал, как выпадают на сиденье слипшиеся бумажки. Странно, что Науаз позаимствовал из английских свадебных обычаев именно это.

Ну и конечно, когда поезд прибыл на вокзал Сент-Панкрас, Мафузу пришлось подтолкнуть молодую жену, чтобы вышла первой. Нечего ей видеть кучу слипшихся разноцветных бумажек, похожих на экскременты крупного животного.

– Что случилось, муж мой? – спросила она, но он лишь велел ей не останавливаться. Никто не заметил: в это время, да еще в будний день, в вагоне первого класса они были единственными пассажирами. В такси, на котором настоял Науаз, чтобы перевезти сестру с одного лондонского вокзала на другой, Мафуз обнаружил, что избавился не от всех конфетти – разноцветные бумажки застряли в волосах на его плечах под рубашкой. Это открытие он сделал, когда они снова расположились на скамейке в ожидании поезда. На сей раз в Паддингтоне. Чемоданы поставили рядом с собой, и молодая достала

коробку с бутербродами и термос с чаем. Дорожные бутерброды вышли отменными – настоящее пиршество: умение угадывать его вкусы и угождать им понравилось Мафузу в жене раньше всего прочего. Но сейчас он ощущал только комок отсыревших, страшно мешающих конфетти. «Вот вам и английская свадьба», – подумал он в двух часах езды от Лондона.

– Смотри! – воскликнула она.

– Что?

– Такие красивые, маленькие. Овечки.

Слева по ходу поезда поля были усыпаны овечьими стадами, а поодаль, на холмах, высилось каменное здание – большое, квадратное.

– Да, – ответил Мафуз.

– И малыши, смотри, – черные овечки и их ягнята. Смотри, муж мой, они тоже черные!

– Да, – повторил он, но тут же понял, что этого явно недостаточно. – Ты разве раньше не видела черных овец?

– Видела… ну да, но… – Будто вспомнив какие-то наставления, она опустила голову.

– У черных овец рождаются черные ягнята, – сказал Мафуз. – Такова их природа.

Она снова уставилась в окно. Блестящими от любопытства глазами. Может быть, редко выезжала из Ноттингема. На примере своих сына Айюба и дочери Алии Мафуз знал, что для школьников организуют загородные поездки. Очень скоро он сможет спросить у жены, ездила ли с однокашниками за город она. Ему пришло в голову, что надо бы попросить Садию поговорить с юной женщиной по душам. Мысль об этом причинила ему боль. И он счел моральным долгом принять эту боль до конца, снова и снова повторяя про себя: я должен просить первую жену поговорить со второй женой; первую жену, которая умерла год назад. Садию.

– О… – протянула вторая жена. И осеклась.

Но ей нечего было опасаться. Мафуз любил Садию и собирался с такой же любовью относиться ко второй жене. Быть с ней таким же ласковым. Он полюбит звук ее голоса и станет с интересом слушать, что она говорит. Сейчас она хотела что-то сказать про вид из окна. Река становилась шире: показались илистые отмели и болотные птицы: яркое полуденное солнце превращало бледно-коричневые лужицы стоячей воды в блестящий металл. Дальняя сторона реки стремительно удалялась от них: скопление белых домиков и отвесный утес удивительного красного цвета. Плоская равнина воды, ила и света вызвала в памяти пейзажи его детства и долгие поездки из города к широким рекам и зеленым равнинам.