Но система, приготовленная на эволюционной кухне, не обязательно точная или совершенная. Нам нравятся некоторые вредные вещи, и мы не любим некоторые вещи, которые для нас полезны. Кроме того, контекст событий меняется, поэтому нейронные контуры, функциональные на одном отрезке эволюционной истории, утрачивают свою функциональность на другом отрезке. К примеру, переедание было адаптивной функцией для накопления калорий в период нехватки еды. Но этот механизм становится движущей силой ожирения сегодня, когда холодильники забиты едой. Разумно предположить, что предпосылкой для возникновения определенных мозговых связей, заставляющих нас делать то, что мы делаем, и быть такими, какие мы есть, была потребность в адаптации к определенным обстоятельствам, не обязательно актуальным сегодня. Это эволюционный взгляд на историю биологического развития.

Такие аргументы помогают, хотя и с меньшей уверенностью, объяснить нашу склонность к поведению, которое способствует социализации и возникновению культуры. Предрасположенность к обучению других можно вывести из нашего пещерного прошлого: обучать соплеменников, как спасаться от хищников, – это способ самозащиты. В джунглях у многих приматов есть рудиментарный язык, основанный на криках, предупреждающих о разных опасностях, таких как змеи, орлы или большие кошки. Для каждой опасности существует свой крик. Можно считать это предпосылкой обучения у младенцев, argumentum ornitologicum[97]: птица, которая видит то, чего не видят другие, делится своим знанием с остальными с помощью особого щебета. Этим инстинктом обладает каждая птица, что приводит к созданию коллективной системы оповещения об опасности, эффективно действующей для всей стаи.

Распространение знаний иногда может причинить вред тому, кто делится ими (в коммерческой сфере это причина существования патентов, – к примеру, секретная рецептура «Кока-колы»). Но чаще оно снабжает людей ресурсами, которые дают им коллективное преимущество. Это основной аргумент для понимания эволюции альтруистического поведения. Обучение других – это способ позаботиться о себе.

Склонность делиться знаниями неизменно заставляет нас собираться в группы по интересам. Здесь кроются истоки культуры. Возникновение культурных сообществ в небольших группах, племенах и коллективах делает жизнь каждого человека немного богаче, чем если бы он выживал в одиночку. Помимо этих прагматических соображений, обмен знаниями помогает нам не только узнавать разные вещи и причины событий, но и лучше понимать других людей и самих себя.

Обучение – это целенаправленная деятельность, с помощью которой учитель восполняет пробелы в знаниях учеников. Такое определение выдвигает ряд требований к когнитивному аппарату, который позволяет нам учить и учиться. К примеру:

(1) Признание наших знаний о чем-либо (метапознание, или осознание собственных когнитивных функций).

(2) Признание чужих знаний о чем-либо (теория разума).

(3) Понимание несоответствия между двумя наборами знаний.

(4) Наличие мотивации для преодоления этого несоответствия.

(5) Наличие коммуникативного аппарата (язык, жесты) для достижения этой цели.

Для первых двух пунктов этого списка я предлагаю радикальную гипотезу, которая естественным образом вытекает из идеи педагогического инстинкта.

Мое предположение: дети начинают учить, не принимая во внимание реальные знания ученика или даже собственные знания. В сущности, они могут учить куклу, море или камень. С этой точки зрения обучение других предшествует формированию теории разума и обеспечивает опыт для ее усвоения. Оно помогает нам мысленно встать на место другого человека и приписывать ему определенные мысли и намерения. Сходным образом дети учат других вещам, о которых они сами мало осведомлены, и при этом закрепляют собственные знания. Здесь мы возвращаемся к знаменитому изречению Сенеки и глубже понимаем его суть. Docendo discimus – обучая других, мы учимся сами. Мы учимся не только тому, чему учим, но также проверяем свои и чужие знания. Мы не только лучше знакомимся с предметом, но и узнаем что-то новое о себе и других.

Мы видели, что учеба тесно связана с переводом новой информации на язык нашего индивидуального мышления. Обучение других тоже требует перевода, в процессе которого мы не только проводим обзор фактов (грызем гранит науки), но и упрощаем, резюмируем, подчеркиваем и думаем о том, как выглядит проблема с точки зрения другого человека. Все эти задачи, присущие педагогике, служат движущей силой обучения.

Человек, знакомый с теорией разума, может рассуждать с позиции другого и понимать, что двое людей могут прийти к разным выводам. В лаборатории это можно продемонстрировать следующим образом. Первый человек видит пакет сладостей. Знать, что находится внутри, он не может. Потом он видит, как кто-то вынимает конфеты из пакета и кладет туда шурупы. В комнату заходит Билл, который не видел происходившего раньше. Вопрос для первого человека: что, с точки зрения Билла, находится в пакете? Для ответа первому человеку необходимо проникнуть в мысли Билла.

Человек, вооруженный теорией разума, понимает, что в данной ситуации для Билла самой естественной будет мысль о том, что в пакете лежат конфеты. Человек, не знакомый с теорией разума, предположит, что Билл думает, будто пакет наполнен шурупами. Этот простой пример открывает широкий спектр проблем, включающих понимание того, что другой человек обладает не только иными знаниями, но и другим эмоциональным складом, предпочтениями и способами рассуждения. Теория разума в первые месяцы жизни присутствует лишь в рудиментарном виде и медленно формируется в процессе развития ребенка.

Мы с Сесилией Калеро подтвердили первую часть гипотезы, согласно которой обучение – это процесс консолидации теории разума. Мы видели, что детям не нужно проверять объем знаний других людей, чтобы учить их. Дети учат даже в тех случаях, когда не имеют представления о знаниях ученика. Внимательно наблюдая за развитием наших маленьких учителей, мы собираемся подтвердить правоту самой интересной гипотезы: при обучении других людей дети формируют собственную теорию разума.

Более широким признанием в наши дни пользуется вторая гипотеза, связанная с педагогическим инстинктом и гласящая, что обучение других людей помогает закрепить знания самого учителя. Эстафетная палочка Сенеки была подхвачена Жозефом Жубером, генеральным инспектором французских университетов при Наполеоне, с его знаменитой фразой «Учить – значит учиться дважды». Современный вариант этой идеи, согласно которому ученик иногда должен выступать в роли учителя, обусловлен потребностями нашей системы образования.

Назначение наставников для учеников – чрезвычайно эффективная педагогическая мера, но невозможно приставить к каждому ученику опытного наставника. Одно из решений, успешно опробованных во многих инновационных системах преподавания, – наставничество сверстников: учеников, которые временно выступают в роли учителей, дополняя образование своих одноклассников. Такое часто происходит в сельских школах, где несколько учеников разного возраста делят одну классную комнату. Это также случается за пределами школьной системы.